Таинственная бутылка
Шрифт:
Кузьма
— А теперь, товарищ командарм, прочтите письмо к ребятам.
Генерал читал медленно вслух.
— Толково, — сказал он, — и затея с бутылкой толковая. А Петрович пришел?
— Нет, — ответил подполковник.
— Молодцы ребята, надо им что-нибудь подарить, — предложил генерал. — Но только артналет не годится.
Криворученко удивленно посмотрел на командарма и подумал: «Неужели я чего-то не учел? Вот сейчас генерал взгреет меня в присутствии командующего артиллерией».
— Разрешите
— Я думаю, что это дело надо поручить нашим «кукурузникам». Не так ли, Геннадий Дмитриевич? — обратился он к командующему артиллерией.
— Согласен, Иван Иванович, они это проделают бесшумно.
Под словом «они» генерал подразумевал летчиков авиазвена «По-2», которых на фронте за бесстрашные вылазки против неприятеля называли по-разному: одни «королевской авиацией», другие «огородниками» или «кукурузниками».
— Так вот, подполковник, — сказал командарм, — поезжайте к Журавлеву и передайте мой приказ — сегодня в 23.00 выслать трех летчиков. Уточните вдвоем по карте квадрат действий. Бомбежку произвести на выключенных моторах. Ясно?
Криворученко радостно представил себе, как неожиданно появятся маленькие «По-2» и, низко планируя над неприятельскими складами, сбросят несколько «гостинцев».
— Ясно, товарищ командарм!
— Действуйте!
— Разрешите идти?
— Идите! В 24.00 прибыть ко мне с командиром авиазвена Журавлевым и доложить о результатах.
Криворученко четко повернулся и вышел из комнаты.
НОЧНОЕ ЗАРЕВО
После отъезда подполковника Мищенко убрал хлеб, консервы и разостлал на столе чистую газету. Потом он расстегнул ремень, снял кобуру и положил ее на стол. Дима с Сеней с любопытством наблюдали за ним.
— Капитан, хочу смазать «ТТ», вы не возражаете? — спросил Мищенко.
— Пожалуйста! — ответил Добродеев.
— А нам можно посмотреть? — спросил Дима.
— Отчего же нельзя? Только руками не трогать.
Ребята подсели к столу. Все их внимание было приковано к кобуре из кремовой кожи.
Мищенко достал с подоконника похожую на букву «У» алюминиевую баночку с двумя горлышками, в которой хранилось масло для смазки, тряпочку и, открыв кобуру, вынул пистолет. Перед глазами ребят сверкнула вороненая сталь с полированными гранями. Держа пистолет в правой руке, лейтенант большим пальцем надавил на пуговку защелки магазина и тут же подхватил левой рукой магазин с патронами. Потом он, нажимая на спуск, взвел левой рукой курок, оттянул затвор назад, осмотрел патронник и спустил курок, придерживая его большим пальцем.
— Все в порядке, — сказал он, — пистолет разряжен, — и, переложив его в левую руку, сдвинул концом крышки магазина пружину. Через минуту на столе лежал затвор со стволом, возвратная пружина, втулка и колодка спускового механизма. Пистолет превратился на глазах у ребят в отдельные куски стали, утратив свою привлекательность.
— Товарищ лейтенант, — нерешительно произнес Сена, — что значит «ТОТ»?
— Тула, Токаре. — Нищенка продел
— Где этот дяденька теперь? — спросил Дима.
— Не то в Москве, не то в Туле. Это замечательный старик-самоучка. Я про него книжку читал. Родился он на Доиу, в станице Мечетинской. В этой станице работал в кузне пистолетных дел мастер Волков. С ним и сдружился Токарев. Повадился он каждый день к нему ходить, слушал рассказы про оружейников, про солдата Батищева, который строил Тульский завод. Потом поступил в военное училище, а когда кончил — стал конструировать винтовки и пистолеты.
Мищенко наклонил алюминиевую баночку — капли масла потекли по дулу. Лейтенант размазал протиркой масло, тщательно водя по каналу ствола, потом протер сухой тряпочкой и стал собирать пистолет. В его ловких руках части быстро сходились одна с другой.
— Теперь вы, ребятки, идите на улицу, — предложил лейтенант, — а мы с капитаном займемся делами. К обеду позовем.
Дима с Сеней нехотя вышли из комнаты. На улице знойно. В деревне похожие друг на друга домики, полисадники. Ребята чужие, и играть с ними неохота. Другое дело капитан с лейтенантом: у них телефон, планшеты, полевые сумки, цветные карандаши, а главное — пистолеты.
На улице пустынно. По обеим сторонам старые липы. Они уже отцветали, и сладкий запах разносился по деревне. Вокруг бледно-желтых цветов лип вились пчелы. Панинский мед славился по всей области.
За домами расстилался луг. На нем паслись коровы, лениво отмахиваясь хвостами от слепней и мух. Пастушок сидел под деревом и что-то мастерил.
— Ты бы тут остался? — спросил Дима.
Сеня сорвал травинку, пожевал ее и выплюнул. И в свою очередь спросил:
— Совсем?
— Ну да! Тут веселей, чем у нас. Верно?
— Один нет, с мамкой остался бы.
— Ты как девочка, — рассердился Дима, — все мамка да мамка, даже подполковнику про нее сказал.
— Она у меня одна, я ее больше всех люблю.
— А я и без мамки тут жил бы, — возразил Дима,
— Она у тебя не родная, — сказал Сеня и направился к липам.
Дима обиделся. Он лишился матери на третьем году, жизни, совсем не помнил ее. Отец весь день работал на колхозном складе, куда-то часто уезжал и тогда за ним присматривала соседка, мать Пети Зубарева. Дима рос своенравным, немного озлобленным. Когда ему минуло восемь лет, отец привел в дом Прасковью Ивановну. Мальчик искоса взглянул на нее и ушел на улицу. Однако в тот день он впервые обедал дома. Прасковья Ивановна заботилась о Диме, ласково обращалась с ним, но он ни за что не хотел называть чужую женщину мамой, а тетей как-то неловко было. Он никогда не обращался к мачехе, пока она, бывало, не спросит: «Дима, ты есть хочешь?» Однажды она уехала в город, а возвратившись, вскипятила чугунок воды, кликнула с улицы Диму, выкупала его в корыте и надела на него новые штаны, чулки и черные ботинки на шнурках.