Таинственная река

Лихэйн Деннис

Однажды, когда Розмари Сэвадж Самарко лежала на смертном одре (в пятый раз, а всего ей довелось возлежать на нем десять раз), она сказала своей дочери Селесте Бойл:

— Клянусь перед Богом в том, что единственное удовольствие в жизни я получила, когда ухватила твоего отца за яйца, как хватаются за мокрую простынь в сухой день.

Селеста посмотрела на нее с еле заметной усмешкой и попыталась отвернуть голову в сторону, но мать своей деформированной артритом рукой вцепилась ей в запястье и сжала его скрюченными пальцами железной хваткой.

— Послушай меня, Селеста. Я умираю, поэтому говорю серьезно. Ты кое-чего добилась — можно считать, что тебе

везет — в этой жизни, хотя это не бог весть что. Даже для начала. Завтра меня уже не будет в живых, и я хочу, чтобы моя дочь поняла: есть только одна вещь. Ты меня слышишь? Только одна вещь в целом мире, которая доставляет удовольствие. Я не упускала ни одного шанса, чтобы врезать по яйцам твоему папаше, этому каналье. — Ее глаза блестели, в уголках губ появилась пена. — Не веришь? Ему это нравилось.

Селеста, обтерев лоб матери полотенцем, посмотрела на нее с улыбкой и сказала:

— Мама, — она старалась говорить мягким воркующим голосом, стирая пену и капли слюны с ее губ, поглаживая ее ладонь и при этом не переставая думать о том, что ей необходимо бежать отсюда. Из этого дома, от этого соседства, из этого безумного места, где мозги людей попросту разлагаются оттого, что они страшно бедны, никчемны и беспомощны.

Ее мать раздумала умирать и осталась на этом свете. На тот свет ее не могло отправить ничто — ни колит, ни осложнения диабета, ни почечная недостаточность, ни два инфаркта миокарда, ни злокачественные образования в одной из молочных желез и толстой кишке. Однажды ее поджелудочная железа перестала работать, просто перестала работать и все, а через неделю вдруг снова заработала, заработала во всю силу, и врачи снова обратились к Селесте за разрешением исследовать тело ее матери после смерти.

При первых обращениях по этому поводу Селеста спрашивала:

— А какую часть?

— Все тело, — отвечали врачи.

У Розмари Сэвадж Самарко был брат, живший в «Квартирах», которого она ненавидела; две сестры, жившие во Флориде, которые не желали и слышать о ней; а своего супруга она колотила по яйцам настолько рьяно и успешно, что он, дабы избежать этого, в весьма молодом возрасте сошел в могилу. Она восемь раз была замужем, однако Селеста была ее единственным ребенком. Будучи совсем маленькой, Селеста обычно представляла всех этих появлявшихся при очередном замужестве почти-братьев и почти-сестер кружащимися вокруг нее в ритме лимбо и думала: «Может, уже хватит?»

Став подростком, Селеста верила в то, что появится кто-то, чтобы увести ее прочь отсюда. Она не была уродиной. Характер у нее был покладистый, в меру темпераментный; она знала, когда и как надо смеяться. Она, принимая в расчет все обстоятельства, понимала, что это должно случиться. Проблема была в том, что она, встретив нескольких кандидатов, не сочла их способными вскружить ей голову в одночасье. В основном это были местные панки из Бакингема, по большей части из Округа или из «Квартир», некоторые из района Римского пруда, а один парень жил в центре города; с ним она познакомилась, когда училась в школе парикмахеров и визажистов. Однако парень этот оказался геем, хотя тогда она этого еще не могла понять.

Медицинская страховка матери практически ничего не давала, и весьма скоро Селеста вдруг поняла, что работает в основном для того, чтобы хоть минимально оплатить сногсшибательные счета врачей, пытавшихся исцелить мать от букета ужасных болезней, правда, не настолько ужасных, чтобы избавить ее мать от земных горестей и мук. Казалось, что эти муки доставляют матери некую радость. Каждый приступ болезни был новой козырной картой в игре, которую Дэйв называл «Жизнь Розмари опустошает карманы не хуже тотализатора». Когда в телевизионных новостях они однажды увидели убитую горем мать, зареванную, с безумными глазами, сидящую на поребрике перед пепелищем своего дома, где в огне погибли двое ее

детей, Розмари, чмокая жевательной резинкой, сказала:

— Надо иметь больше детей. Даже если ты мучаешься одновременно от колита и легочной недостаточности.

На лице Дэйва появилась непроницаемая улыбка, и он пошел за очередной банкой пива.

Розмари, услышав, как хлопнула дверца холодильника на кухне, сказала, обращаясь к Селесте:

— Дорогая моя, ты для него просто любовница. Его жену зовут «Будвайзер».

— Ай, мама, оставьте, — отмахнулась Селеста.

— Что? — спросила мать.

Ухаживания Дэйва Селеста приняла сразу и безоговорочно. Он был симпатичным, веселым, и практически ничто не выводило его из равновесия. Когда они поженились, у него была хорошая работа начальника почтового отделения в Рейтстауне, и хотя он потерял эту работу из-за сокращения штатов, он вскоре нашел другую в команде операторов погрузочных платформ в одном из городских отелей (правда, платили там вполовину меньше, чем на прежнем месте) и никогда не жалел об этом. Дэйв вообще ни о чем не жалел и ни на что не жаловался; он почти никогда не рассказывал ничего о том периоде своего детства, который предшествовал обучению в средней школе, что показалось Селесте странным только через год после смерти матери.

Свел мать в могилу удар. Вернувшись домой из супермаркета, Селеста обнаружила мать в ванне мертвой; голова запрокинута, губы сведены, лицо перекошено направо, как будто она съела что-то очень кислое.

Через месяц после похорон Селеста успокоилась, поняв, что жизнь стала намного легче без постоянных материнских упреков и грубых окриков. Но настоящего успокоения это все же не принесло. Зарплата Дэйва была почти такой же, как у Селесты, и всего лишь на доллар в час больше того, что получала обслуга в Макдоналдсе, и, хотя счета за лечение покойной Розмари не должны были оплачиваться дочерью, пришли счета за организацию похоронной церемонии и погребения. Селеста видела постепенное финансовое крушение их жизни — счета, которые они оплачивали в течение многих лет; денег все время не хватало, а тоннаж груза на платформах уменьшался; посыпался град счетов, связанных с Майклом и его учебой в школе, а тут еще этот ненасытный кредит — все это порождало у нее такое чувство, что всю оставшуюся жизнь ей придется жить на медные гроши. Ни у него, ни у нее не было за плечами колледжа, не было и перспектив закончить колледж. Всякий раз, когда включался телевизор, для того чтобы узнать новости, они всегда были переполнены сообщениями о снижении уровня безработицы и правительственных гарантиях занятости. Никто при этом, однако, не упоминал, что это касается в основном высококвалифицированных специалистов и людей, желающих работать в медицине, стоматологии и т. п.

Селеста часто ловила себя на том, что подолгу сидит на унитазе около ванны, в которой нашла мертвую мать. Сидела она там в темноте. Сидела, стараясь не заплакать, и размышляла о том, как изменилась ее жизнь. Именно там она сидела и размышляла в три часа ночи с субботы на воскресенье, когда частый крупный дождь барабанил по стеклам и когда в ванную вдруг вошел Дэйв. Вся одежда на нем была залита кровью.

Он весь затрясся, увидев ее, и выскочил прочь из ванной. Потом он почти сразу опять вошел в ванную, она уже стояла на ногах.

— Дорогой, что случилось? — спросила она и потянулась к нему.

Он отпрянул назад так стремительно, что задники башмаков ударили в дверную коробку.

— Меня порезали.

— Что?

— Меня порезали.

— Дэйв, Господи, да что случилось?

Дэйв приподнял рубашку, и Селеста увидела длинный широкий, сочащийся кровью разрез, идущий через всю грудную клетку.

— Господи, родной мой, тебе немедленно надо в больницу.

— Нет, нет, — запротестовал он. — Смотри, рана ведь не глубокая, только сильно кровоточит.