Таинственная страсть (роман о шестидесятниках). Авторская версия
Шрифт:
Он открыл глаза и увидел Яна, курящего «Риттенмайстер».
«Откуда, брат?»
«Из плоской земли».
«А, я там бывал. Там попы поют псалмы в ритме быстрого блюза и хлопают себя по ляжкам».
«Это верно. А ты замечал, что половина населения там усаживается для созерцания закатов?»
«А здесь мы ни черта не видим вокруг, кроме сосен да самолетов».
«Пойдемте в дом, мальчики. — предложила Анка. — Роба, давай я тебе помогу».
«Не надо, Анка. Я сам. Янк, пошли засадим шампанского!»
Пошарил рукой у ствола, нащупал свое оружие, тяжелую трость, которую мог иногда заводить за голову и напрягать, как копье. Приподнялся. Не смог.
Роберт шагнул было через порог, но тут какая-то неведомая сила — не исключено, что зловещий Полпред — швырнула его вниз, затылком в сад, вернее, в черную дыру Апокалипсиса.
…Он вышел из офиса «Аэрофлота» на Елисейских Полях. Пока он исправлял там билет в Москву, погода в Париже переменилась. Буколическое солнышко скрылось в потоке атлантических туч. Ветер пространств волновал кроны платанов. Навстречу ему шла его любовь Милка Колокольцева, вся в стиле Коко Шанель, как и полагается руководящим дамам из ЮНЕСКО. Увидела Роберта, прищурилась и приостановилась, явно отсекая одного за другим разных любовников, прошедших через ее жизнь, пока не вспомнила и не взвизгнула, как, бывало, взвизгивала на Пешков-стрит, когда ей навстречу шел знаменитый поэт. Бросилась на шею, расцеловала в щеки, в уши, но избегала губ. Целующаяся пара в Париже не диво, но на них оборачивался весь проходящий народ. Иные как-то то ли отклонялись, то ли шарахались.
Они подошли к столикам кафе «Фукьец» и там уселись. Официант, кажется Сергей-сельдерей, немедленно принес им переделкинского шампанского, ту самую бутылку «Нового света», которую он собирался распить с Яном. «Я страшен?» — спросил он ее. «Ничуть», — ответила она.
«Ты знаешь, что я могла от тебя родить?» — спросила она. Он улыбнулся. «Черт возьми, не могу пить: что-то булькает в пищеводе. Все уходит в бронхи, а они не пьют…»
К ним обернулась великолепная дама с соседнего столика: ё, не кто иная, как Ралисса Кочевая-Аксельбант!
«Помнишь меня, Роб?»
Сквозь бульканье он умудрился сказать: «Кого мне еще помнить, кроме тебя? Милка помнит меня, а я помню тебя, Ралик. Вот так возникает моя незабвенная любовь. Нужна еще третья персона, которая ни на минуту не забывала меня. Ё, да вот и она!»
Сквозь открытую террасу большой цыганкой продвигалась Анка. Простирала руки, касалась людей. С безнадежной тоской подвывала: «Где мой сын? Ме-дам-э-месье, не видал ли кто-нибудь потерявшегося мальчика?»
Бухнулась в ближайшее кресло, крупным планом вошла с остановившимися глазами в его бред.
«Эй, вы, девки-русачки, не вы ли угнали куда-то моего мальца? Эй, умирающий, не видал ли его?»
«Это я, Анка, что же ты меня, единственного своего, не признаешь, не узнаешь, что ли? — хрипел и булькал он. — Инфанта своего, принца не видишь, родная моя?»
И полетел во мрак.
Его уложили на первом этаже в гостиной, на твердой скамье. Бульканье вроде бы прекратилось, но он не приходил в себя. Вся вновь потрясенная семья двигалась вокруг, то ровно, то стаккато —
Узнав про Переделкино, московские телефоны отсылали его в Одинцово, а там телефоны «скорой» категорически не отвечали. Полина взяла у него аппарат и отошла с ним к дубу, под которым еще недавно сидел Роберт. У нее были какие-то особые номера, по которым надо звонить, когда ваш отец теряет сознание. Увы, и по этим телефонам трудно было чего-то добиться: шел уже третий час, а «скорая» не появлялась.
Калитку дачного участка, равно как и ворота, держали настежь. То и дело появлялись люди, пытающиеся помочь. Среди них случались и врачи, но что они могли поделать без капельницы и респиратора? Вообще, что можно было сделать с этой полуразвалившейся советской медициной? Все, однако, надеялись, что в конце концов что-нибудь получится. Роберт далеко не первый раз собирался отдавать концы, но всякий раз его как-то вытаскивали.
Первые признаки болезни у него появились пять лет назад. Вернее будет сказать, что пять лет назад он впервые пожаловался на тошноту, головные боли и кратковременные затемнения сознания. В поликлинике Литфонда ему тут же записали в карточке классический писательский диагноз: «игра сосудов». Роберт все чаще падал в обмороки то на заседании, то в ресторане, на улице, в такси, в самых неожиданных местах. Невропатологи говорили, что нужна томография, но надежного аппарата тогда в России не было. Различные другие исследования давали врачам возможность предположить, что в лобной части головы нарастает доброкачественная опухоль; в настоящий момент она достигает размеров куриного яйца. Именно она давит ему на мозг и пережимает сосуды. В один из светлых периодов он написал о ней стихи «Неотправленное письмо хирургу».
………………………
…Однако не слишком печальтесь, доктор.
Не надо. Вы ведь не виноваты.
Давайте вместе с вами считать,
Что во всем виновата странная курица,
Которую кто-то когда-то вывел
Лишь для того, чтоб она в человечий мозг
Несла подобные яйца…
Полина, а за ней и все домашние заметили, что у отца изменился взгляд. Он стал вопросительным; постоянный вопросительный ужас.
В это время в городе появился их старый друг-француз, Алан Московит. Он сказал, что обеспечит и оплатит пребывание и операцию Роберта в самой лучшей парижской клинике. Семья приободрилась: начали собирать документы и покупать валюту. Пока что отца положили в лучшую московскую клинику, в реанимационную палату. Он лежал среди умирающих. Не мог есть. Полинка от него не отходила. Позднее она вспоминала: «…Он лежал высохший и беспомощный… Эта реанимационная палата была прямым путем на кладбище… Тяжелые диагнозы, тяжелый запах…»