Таинственная страсть (роман о шестидесятниках). Авторская версия

Аксенов Василий Павлович

Я тоже был бы в Оленьку влюблен,

За ней по Малой Офицерской следуя,

Но муж ее, противника преследуя,

Отстаивал Четвертый бастион…

………………………………

У флотских свой устав и свой закон:

Не смей к чужому прикасаться ты!

Иначе не ищи себе кассации,

Пока гремят раскаты Оборон.

………………………………

А ночью, отбивая Южный склон,

Слова прощанья и прощенья комкая,

Он умер на руках у Перекомского,

В жену которого он утром был влюблен.

К концу его чтения мрачнейший едва ли не до посинения Влад Вертикалов прошептал Милке Колокольцевой: «Я умираю, любовь моя. Налей мне чачи». Милка посмотрела на Катю, и та кивнула. Стакан виноградной водки оживил Влада и удалил синеву с его щек.

Теперь очередь дошла до Эра. Он волновался не меньше Влада. Полез на террасу эдаким увальнем. Что читать? Ну ладно, начну с одного из ранних, ну, скажем, то, про «парней с поднятыми воротниками», а кончу одним из недавних, про Лорку. Помахал «домашним богиням». Мирка ответила таким же жестом. Анка на него не смотрела: не сводила глаз с Ралиссы. Откуда в нее влезает эта жужелица-интуиция? Надо надеяться, что она еще не обзавелась пистолетом. Он начал читать стих из ранней книжки, написанный якобы о западных «потерянных», а на самом деле о наших юнцах, мучимых непонятной советской жаждой.

Парни с поднятыми воротниками,

В куртках кожаных, в брюках-джинсах.

Ох, какими словами вас ругают!

И все время удивляются: живы?!

………………………………

Равнодушно меняются столицы —

Я немало повидал их, — и везде,

Посреди любой столицы вы стоите,

Будто памятник обманутой мечте.

………………………………

Я не знаю — почему, но мне кажется:

Вы попали в нечестную игру.

Вам история назначила — каждому —

По свиданию на этом углу.

………………………………

Идиотская, неумная шутка!

Но история думает свое…

И с тех пор неторопливо и жутко

Всё вы ждете, всё ждете ее.

Вдруг покажется, вдруг покается,

Вдруг избавит от запойной тоски!

Вы стоите на углу, покачиваясь,

Вызывающе подняв воротники.

А она проходит мимо — история, —

Раздавая трехгрошовые истины…

Вы постойте, парни, постойте!

Может быть, что-нибудь и выстоите.

Все слушали очень внимательно. Он понял, что этот стих стал для многих настоящей ностальгией. Увидел задумчивые глаза Милки и вспомнились Чистые пруды. Взаимные магниты. Рядом с ней теперь, положив ей руку на плечи, сидел какой-то парень из тех, что с поднятыми воротниками. Ба, да это не кто иной, как

Вертикалов! Шевельнулось что-то похожее на Анкину жужелицу-ревнивицу.

Ралисса не смотрела на него. Опустив голову, она вроде слушала сидевшего с ней рядом одного из арзамасских академиков, а именно Витаминова. Потом хохотнула и махнула на академика рукой: дескать, ладно вам! Роберт начал читать второй стих:

А одна струна — тетива,

Зазвеневшая из темноты.

Вместо стрел в колчане — слова.

А когда захочу — цветы.

А вторая струна — река.

Я дотрагиваюсь до нее.

Я дотрагиваюсь слегка.

И смеется детство мое.

Есть и третья струна — змея.

Не отдергивайте руки:

Это просто придумал я —

Пусть боятся мои враги.

А четвертая в небе живет.

А четвертая схожа с зарей.

Это — радуга, что плывет

Над моею бедной землей.

Вместо пятой струны — лоза.

Поскорее друзей зови!

Начинать без вина нельзя

Ни мелодии, ни любви.

А была и еще одна очень

трепетная струна.

Но ее — такие дела —

Злая пуля оборвала.

Этот стих, к тому времени еще нигде не напечатанный, вызвал удивленные аплодисменты. Каков Эр! Неужели это тот самый, кого когда-то при внезапной ссоре его ближайший друг Тушинский назвал «барабанщиком при джазе ЦК ВЛКСМ»? Он спустился с террасы, пожимая руки, пошел искать, где бы приземлить свою «пятую точку», плюхнулся где-то и только тут сообразил, что приземлился между Милкой и Ралиссой. Первая впервые за пять лет улыбалась прямо ему и даже послала «воздушный поцелуй». Вторая, прижав к виску большой палец, махала ему кистью руки. С несколько глуповатым выражением он послал и той и другой адекватные приветы.

Последним из поэтов выступал тот, кто все это затеял; Ян Тушинский по кличке «Туш». Пример Роберта его вдохновил войти в ту же волну: сначала пущусь в ностальгию, а потом завершу все мощным общественным призывом. Выступая на бесчисленных фестивалях и конференциях на Западе, он уловил, что наиболее значительную фигуру выпускают в самом конце. Пусть так и будет, он это заслужил. Он встал в картинную позу, одной рукой опираясь на столб террасы, а другую руку пустил в ход, как бы укрепляя эмоциональный зов. И подвывал немного:

А снег повалится, повалится,

и я прочту в его канве,

что моя молодость повадится

опять заглядывать ко мне.

………………………………

И мне покажется, покажется

по Сретенкам и Моховым,

что молод не был я пока еще,

а только буду молодым.

………………………………

Начну я жизнь переиначивать,

свою наивность застыжу