Таинственная страсть (роман о шестидесятниках). Авторская версия

Аксенов Василий Павлович

empty-line/>

Однако День Рождений

Привлек его сейчас.

Теперь дарю Ваксону,

Подгурскому дарю

Бродячую вакцину

Товарища Хрю-хрю.

Ослябя непреклонный,

Дуди в свою дуду,

Пой праздник внесалонный

В плюгавеньком саду.

Он

быстро зашел за угол «бунгало» и тут же вышел оттуда, влача за руку странное существо, скорее уж нищую гориллу, чем человеческого мальчика. Тот был накрыт отвратной плащ-палаткой и ковылял на извращенных внутрь ногах. Гукал не по-нашему.

«Алле!» — вскричал Роберт и сорвал с существа его покров. И тут же из горбуна распрямился великолепный сияющий Эль-Муслим. Народ — вааще — отпал. Обняв друг друга за плечи, Эль-Муслим и Роберт под аккомпанемент Канателина запели новую песню на слова Эра.

Луна над городом взошла опять.

Уже троллейбусы уходят спать.

И словно ветры счастья,

в окно мое стучатся

лишь воспоминания.

Воспоминания о давнем дне,

когда однажды ты пришла ко мне,

в плаще таком веселом,

цветном и невесомом

ты пришла ко мне.

Плывут в дома воспоминания,

Слова любви, слова признания…

(И так далее, до конца.)

В толпе аплодирующих стояла в маленьком платьице на бретельках Ралисса Кочевая. Плывущее воспоминание коснулось и ее. Хм, подумала она, кажется, когда я первый раз пришла в квартиру Барлахского, ребята так и говорили — у нее плащ невесомый.

В круг под фонарем быстрым шатким шагом вышел Ян Тушинский. Он покусывал губы и заострялся: аплодисменты в чей-либо чужой адрес не то чтобы бесили, а как-то дьявольски его дезориентировали. Он вынул блокнот из кармана брюк.

«Вот новый стих, дарю его всем деньрожденцам, а также, косвенно, и супруге моей Татьяне Этьеновне». Что поделаешь, часто путал «Аполлинариевну» с «Этьеновной».

Я как поезд, что мечется столько уж лет

между городом Да и городом Нет.

Мои нервы натянуты, как провода

Между городом Нет и городом Да.

Все мертво, все запугано в городе Нет.

Он похож на обитый тоской кабинет.

В нем насупился замкнуто каждый предмет.

В нем глядит подозрительно каждый портрет.

…………………………………………………

А когда совершенно погасится свет,

начинают в нем призраки мрачный балет.

Черта с два — хоть подохни! — получишь билет,

чтоб уехать из черного города Нет…

Ну, а в городе Да жизнь — как песня дрозда.

Это город без стен, он — подобье гнезда.

С неба просится в руки любая звезда.

Просят губы любые твоих без стыда,

бормоча еле слышно: «А, все ерунда!»

…………………………………………………

Только скучно, по правде сказать, иногда,

что дается нам столько почти без труда

в разноцветно светящемся городе Да…

Пусть уж лучше мечусь до конца моих лет

между городом Да и городом Нет!

Пусть уж нервы натянуты, как провода

между городом Нет и городом Да!

Тут Пролетающий сбросил им сверху мгновенную радугу, и все озарились. Все-таки, этот Янк! Этот талант! Поменьше бы «ангажэ», побольше бы свинга! Странно, что этот Янк мной еще не охвачен, подумала Ралисса. Девичий голос из зарослей туи крикнул в тоске: «Он гений!» — и это была Заря.

Потом под фонарем оказалась Нэлла. Стояла как дева удачи в лиловой тунике. Руки простерла Ваксону, потом Гладиолусу, потом Ослябе, потом всем. Взялась читать приношенье:

…Сегодня, став взрослее и трезвей,

хочу обедать посреди друзей.

Лишь их привет мне сладок и угоден.

Мне снился сон: я мучаюсь и мчусь,

лицейскою возвышенностью чувств

пылает мозг в честь праздника простого.

Друзья мои, что так добры ко мне,

должны собраться в маленьком кафе

на площади Восстанья в полшестого.

Я прихожу и вижу: собрались.

Благословляю красоту их лиц,

плач нежности стоит в моей гортани.

Как встарь моя кружится голова.

Как встарь звучат прекрасные слова

и пенье очарованной гитары.

…………………………………………………

…Я поняла: я быть одна боюсь.

Друзья мои, прекрасен наш союз!

О, смилуйтесь, хоть вы не обещали.

Совсем одна, словно Мальмгрен во льду,

Заточена, словно мигрень во лбу.

Друзья мои, я требую пощады!

И все ж, пока слагать стихи могу,

я вот вам как солгу иль не солгу:

они пришли, не ожидая зова,

сказали мне: — Спешат твои часы, —