Таинственное пламя царицы Лоаны

Эко Умберто

Я осматривался, опознавал цвета и формы незнакомого города.

Глава 2

Как шелест листьев тутовника в руке садовника [75]

— Куда мы теперь, Паола?

— Домой.

— А потом?

— Заселимся, разберем чемодан.

— А потом?

— Что потом? Помоешься, побреешься, переоденешься, поужинаем. Что ты хотел бы на ужин?

— Вот этого я и не знаю. Я помню все, что происходило со мной, когда проснулся. Помню все то, что было с Юлием Цезарем. Но не могу предугадать, что будет происходить завтра и потом. Пока что я беспокоился не о завтра, а о том, что не мог припомнить совершенно ничего про позавчера. Но теперь мы движемся вперед… а впереди туман, там такой же густой туман, как за плечами. Ну, даже если не совсем туман. Но все равно колени у меня ватные. Не знаю, как мне сделать шаг. Это как прыгать.

75

Как шелест листьев

тутовника. — Г. Д'Аннунцио, «Вечер во Фьезоле» («La sera fiesolana») из сборника «Алкиона» («Alcyone», 1904): «Как шелест листьев тутовника В руке садовника».

— Что ты имеешь в виду? Под прыгать?

— Ну, прыгать, совершать рывок вперед. Чтоб прыгнуть, требуется разбежаться. А значит, требуется вернуться назад. А не вернешься назад — не скакнешь вперед. Вот мне и кажется, что я, пока не знаю, чем жил до сих пор, не сумею продолжать жить. Обычно всякий замысел рассчитан на то, чтоб изменить положение вещей. Ты мне сказала — бриться. Я провожу рукой по шее — и действительно, колется, заросла. Ты говоришь обедать, и точно, я вспоминаю, что в последний раз питался вчера, это был ужин. Супчик, ветчина, печеная груша. Но одно дело — распланировать на основании опыта такие действия, как бритье или обед, а другое дело — запланировать жизнь. Не понимаю, что имеют в виду под жизнью, я не помню, какой она была до сих пор. Понимаешь?

— Смысл твоих слов — что ты не ощущаешь проживания во времени. Между тем все мы живем в связке со временем, мы и время — одно. Ты очень любил одну цитату из святого Августина, как раз на эту тему. Ты всегда говорил об Августине: один из умнейших людей всех времен и народов. Он и нам, современным психологам, до нынешних пор очень полезен. Наша связь с жизнью троякая — ожидание, внимание и память, и все они взаимоувязаны. Ты не умеешь ожидать будущего, потому что утратил память прошлого. От того, что ты знаешь поступки Цезаря, тебе не проще осознавать свои поступки.

Паола увидела, как я стиснул зубы, и переменила разговор.

— Милан, твоя среда обитания.

— Первый раз в жизни эту среду вижу.

Мы повернули на широкую площадь, я механически перечислял:

— Замок Сфорца. Домский собор. Тайная вечеря и картинная галерея Брера.

— А что ты помнишь о Венеции?

— Каналь Гранде, мост Риальто, собор Святого Марка и гондолы. Что пишут в путеводителях, я знаю. И даже если бы я в Венеции сроду не был, я знал бы то же самое. А что касается Милана, хоть я живу тут тридцать лет, он для меня точно как Венеция. Или как Вена. Кунстхисторишес музеум, третий человек, [76] Гарри Лайм на колесе в Пратере говорит, что швейцарцы придумали кукушку. И кстати, это абсолютное вранье, потому что кукушку придумали баварцы.

76

«Третий человек» — фильм (1949) сэра Кэрола Рида (1906–1976) по сценарию Грэма Грина, в главных ролях Йозеф Коттен, Орсон Уэллс, Алида Валли и Тревор Ховард. Действие происходит в Вене послевоенного периода, Холли Мартине разыскивает своего старого друга Гарри Лайма. Лайм оправдывает совершенные во время войны подлости: «В тридцатилетие правления Борджиа Италия стояла на крови, ужасах, убийствах и кровопролитии. Но ею были произведены Микеланджело, Леонардо и культура Возрождения. Швейцария пять веков стояла на братской любвеобильности, миролюбии и демократии, и что же ею произведено? — Кукушечные часы.»

Вот и наша квартира. Превосходная квартира, с балконами на деревья парка. Видимо, то, что видно с балкона, называется «колышутся кроны». Действительно, когда природу хвалят, то не врут, она очень мила, природа. В квартире ценная старинная мебель, то есть я и впрямь состоятельный человек. Но я не знаю квартиры, не могу угадать, где гостиная, где кухня. Паола зовет Аниту, нашу домработницу-перуанку. Знакомство. Бедняжке очень нелегко со мной знакомиться по новой, она суетится, заводит меня в ванную, показывает, где зажечь свет, приговаривает:

— Pobrecito [77] наш синьор Ямбо, ai Jesusmaria, вот здесь чистые полотенца, синьор Ямбо.

После выписки из больницы, суеты, волнения, солнца, переезда я ощущал, что покрылся потом. Я понюхал подмышку: собственный пот оказался не противным, запах вроде бы не шибал в нос, а подтверждал моим чувствам, что я живое создание. За трое суток до возвращения в Париж Наполеон слал депешу Жозефине, чтобы она не мылась. Моюсь ли я перед тем, как заняться любовью? Я стесняюсь доведываться у Паолы. Да и потом, кто меня разберет, может быть, с нею я возлегаю после ванны, а с другими наоборот… Я вымылся в душе, намылил щеки и побрил их медленно и раздумчиво, обшлепал лицо лосьоном с легким и свежим запахом и причесался. Вроде теперь выгляжу поприличнее. Паола отвела меня в гардеробную: ясно, я любитель вельветовых штанов, жесткошерстных пиджаков, шерстяных галстуков в разных оттенках пастели (мальвовых, гороховых, смарагдовых? я помню прилагательные, но не знаю, куда их прилагать). Еще я понял, что мне нравятся рубашки в клеточку. Там висел и темный костюм для свадеб и похорон.

77

Pobrecito — бедолага (исп.).

— Ты красавец, каким и был всегда, — сказала Паола, когда я оделся в брюки и в пиджак.

Она провела меня длинным коридором, обшитым книжными полками. Я смотрел на

корешковые надписи, большинство было мне знакомо. То есть мне были знакомы названия, «Обрученные», «Неистовый Орланд», «Над пропастью во ржи». В первый раз за все время мне почувствовалось, что я попал-таки в правильное место. Я вытащил наудачу книжку, но еще до того, как смотреть на переплет, я ухватил ее правой рукой за задок и левым большим пальцем пробежался по страницам, от последней до первой. Прозвучал чудный шелест. Я проделал это несколько раз и спросил у Паолы, не выскочит ли из книги футболист, не ударит ли по мячу. Паола улыбнулась. Такие книжечки, сказала она, нам с тобой покупали в годы детства, это было кино для бедных, футболист дрыгал ножкой на уголке каждой новой страницы, а если прогонять страницы на большой скорости перед глазами, казалось, он ударяет по мячу и мяч отскакивает. Так я удостоверился, что и эта картинка — общее достояние: следовательно, я не помнил ее, а попросту знал о ней.

Книга была — «Отец Горио» Опоре де Бальзака. Я сказал:

— Папаша Горио жертвует собой ради дочерей, из которых одну, если не ошибаюсь, зовут Дельфина, появляется там и Вотрен под видом Колена, Растиньяк там горит азартом: Париж, ты или я, дуэль! Я что, читаю много книжек?

— Ты читаешь без просыпу. И у тебя замечательная память. Ты знаешь кучу стихов.

— Каких стихов, собственных?

— Чужих. Ты говоришь о себе: я нереализовавшийся гений, мир разделяется на писателей и читателей, писатели пишут из презрения к коллегам, чтоб иметь чего-нибудь почитать.

— Сколько же у меня книг. Извини, у нас.

— Здесь пять тысяч. Когда приходят идиоты, обычно спрашивают: сколько же книг у вас, вы их все прочитали?

— А я что отвечаю?

— Обычно ты отвечаешь: эти я еще не читал, иначе не держал бы у себя, вы же не сохраняете пустые консервные банки, правда? [78] А те пятьдесят тысяч, которые я прочел, я уже передал в больницы и тюрьмы. [79] От этого ответа идиоты падают на месте.

78

…эти я еще не читал, иначе не держал бы у себя, вы же не сохраняете пустые консервные банки, правда? — Почти дословная цитата из одной давней колонки Эко в журнале «Эспрессо» («Оправдание публичной библиотеки», 1994). Та же тема повторена и в книге Эко «О литературе» (2004): «Все те, кто считает библиотеку местом не только для прочитанных книг, но в первую очередь — для тех, которые надлежит прочитать» («Борхес и мои опасения при заимствованиях»).

79

А те пятьдесят тысяч, которые я прочел, я уже передал в больницы и тюрьмы. — См.: «Маятник Фуко», гл. 39: «Один экземпляр, как правило, передается в дар больнице или исправительному заведению, и понятно, с каким скрипом после этого там идет как лечение, так и перевоспитание».

— Много книг на языках… Я, кажется, знаю языки. Le brouillard indolent de l'automne est 'e'pars. [80] И еще: Unreal City, Under the brown fog of a winter dawn, A crowd flowed over London Bridge, so many, — Had not thought death had undone so many. [81] И вдобавок: Sp"atherbstnebel, kalte Tr"aume, "Uberfloren Berg und Tal, Sturm entbl"altert schon die B"aume, Und sie schaun gespenstig kahl. [82] Тем не менее: Pero el doctor no sab'ia, — подытожил я, — que hoy es siempre todav'ia. [83]

80

Le brouillard indolent de l'automne est 'e'pars… — To же самое стихотворение Жоржа Роденбаха уже цитировалось в главе 1: «Где меж дворцов туман как ладан снулый».

81

Unreal City, Under the brown fog of a winter dawn, A crowd flowed over London Bridge, so many, — Had not thought death had undone so many. — «Город-Фантом: В буром тумане зимнего утра По Лондонскому мосту текли нескончаемые вереницы — Никогда не думал, что смерть унесла уже стольких» (Отсылка к Данте: «Ужели смерть столь многих истребила»). Т. С. Элиот, «Бесплодная земля», пер. с англ. А. Сергеева. См. прим. к главе 1.

82

Sp"atherbstnebel, kalte Tr"aume, "Uberfloren Berg und Tal, Sturm entbl"altert schon die B"aume, Und sie schaun gespenstig kahl. — Осенний туман и холодные мечты лежат над горами и долинами; ветер сорвал листья с деревьев, они остались нагими и бестелесными (нем.). Начало стихотворения Генриха Гейне (1797–1856) из цикла «Новая весна», вошедшего в сборник «Новые стихи» (1831).

83

Pero el doctor no sabia que hoy es siempre todavia. — Мудрец не ведал в гордыне: сегодня — всегда доныне» (исп.). Антонио Мачадо (1875–1939), 38-я притча из цикла Притчи и песни (Proverbios у Cantares), вошедшего в сборник «Новые песни» («Nuevas Canciones», 1917–1930), пер. с. исп. В. Андреева.