Таинственное пламя царицы Лоаны
Шрифт:
После этого боя мы не раз повторяли свои бесшабашные набеги, сан-мартинцы с наступлением темноты часовых убирали, опасаясь больше всего на свете потусторонних «masche» — кромешниц. А мы, мальчики из молельни, никакого страха перед кромешницами не испытывали, зная, что начни лишь читать авемарию — и кромешница замрет и вообще закаменеет навсегда.
Прошло несколько месяцев. Нам порядком надоело. Подниматься на Дикий Яр сделалось малоинтересно.
У меня в семье никто знать не знал об этих походах, в противном случае не миновать бы мне неописуемой выволочки. В те вечера, когда набеги были ночными, я сообщал семье, что у меня репетиция. Что мы готовим постановку комедии в кружке при молельне. Среди мальчишек же наши подвиги были известны и знамениты, и мы хорохорились, поскольку нам, и только нам, во всей округе было под силу совершать восхождения на эту дикую гору.
Однажды
С самого утра лежал густой туман. А дневное марево гаже ночного, потому что день не ночь, всякому нужно куда-то идти, добираться. Не слышно было даже звона колоколов, серая дымка как будто глушила вместе с видимостью еще и звуки. Даже продрогшие воробьи на дереве чирикали буквально как через вату. В тот день были похороны, однако похоронная карета не сумела отыскать дорогу на кладбище, могильщик спускался сказать, что сегодня он никого захоранивать не будет, потому что, неровен час, обдернется и сам вместе с гробом провалится в могилу.
Двое наших потрусили следом за немцами, разобраться, какого рожна им занадобилось, и увидели, что немцы с большим трудом доехали до начала подъема в гору, с зажженными фарами, которые светили самое большее на метр. Потом остановились и заглушили движки. Было понятно, что на гору Сан-Мартино въехать сейчас невозможно, особенно на полуторках. Ведь ни по правую, ни по левую руку — ни зги не видно, а там поворот на повороте. Пешком они тоже не пошли. По всему видно, что сильно незнакомые им места. Но им уже, видимо, кто-то объяснил, что на Сан-Мартино ведет только эта единственная дорога и ни подняться, ни спуститься никаким другим путем нет возможности. Поэтому они перегородили дорогу барьерами и заняли позиции — зажженные фары, взведенные курки. Им явно требовался кто-то, кого ожидали оттуда, с горы. Один из них по полевому телефону вызывал подкрепление. Кто-то слышал, как он голосит по-немецки «volsunde, volsunde». Граньола тут же объяснил, что они, по-видимому, вызывают поисковиков с ищейками — Wolfshunde (это по-немецки «волкодав»).
Немцы стояли под горой и ждали, а около четырех часов, все через тот же густой туман, кто-то скатился вниз на велосипеде. Это был приходский священник церкви Сан-Мартино, знавший дорогу, как свои собственные карманы, и тормозивший педалями. Фрицы не начали стрелять в него, потому что, как узналось впоследствии, они поджидали не священников, а казаков. Священник пояснил им, больше руками, чем словами, что кто-то сильно заболел в пастушеском доме около Солары и нужно соборовать его (у кюре была привязана к раме бутылка масла). Германцы пропустили его. Священник докатил до молельни и уединился с нашим Коньяссо.
Коньяссо в политику не впутывался, но все же досконально ведал, кто, кого и когда, и с первого слова сан-мартинского священника понял, что надо посвятить в срочное дело Граньолу с его товарищами.
Те срочно явились, и было устроено заседание вокруг стола для игры в подкидного. Я всунулся последним, меня не заметили, и я весь сжался, чтобы меня не нашли и не выгнали. И я услышал рассказ сан-мартинского священника.
В немецких войсках были казачьи отряды. Многие наши не слышали о том, но Граньола, выяснилось, слышал. Их всех сперва захватывали в плен на русском фронте, и, так как казаки имели основания не любить Сталина, многие из них давали себя перевербовать (за деньги, или в силу ненависти к советской власти, или чтобы выйти из концлагеря, или в надежде наконец покинуть советский рай). Они вступали в вооруженные силы Рейха добровольцами. Потом их посылали на восточный фронт, скажем — в Карнию, где они изумляли всех грубостью и жестокостями. Одна «Туркестанская» дивизия воевала в окрестностях Павии. У нас в Италии этих солдат звали «монголами». Некоторое число красноармейцев, думаю, никаких не казаков, а просто русских, бежавших из плена, влилось у нас в Пьемонте в партизанские отряды.
Война, что всем уже было очевидно, подходила к концу, и те восемь казаков, о которых толковал нам в тот памятный день священник, вдруг обнаружили у себя совесть и определенные моральные принципы. Перевидав множество спаленных деревень и перевешанного гражданского населения… и не только; увидав и как расстреливают их же собственных однополчан, если те отказывались казнить стариков и детей, казаки решили, что в рядах СС они оставаться больше не намерены.
— Вдобавок, — вставил Граньола, — в случае, если немцы проиграют эту войну, а они уже ее почитай проиграли, американцы с англичанами, арестуй они этих голубчиков на службе у немцев, как решат вопрос? Они их выдадут Советскому
Так вот, продолжал священник, эти восемь парней слышали про партизан, воюющих единым фронтом с англичанами и американцами, и взяли курс на эти отряды. Они знают, что партизаны бывают разные, и решили пробираться не к гарибальдийцам, а к бадольянцам. Сбежав из армии, они отправились в сторону Солары, потому что им кто-то говорил, что бадольянцы здесь недалеко. Пройдя бог знает сколько километров по бездорожью, передвигаясь по ночам, казаки наконец дошли; однако эсэсовцы двинулись по их следу, и удивительно, что казаков не взяли сразу по дороге. Подумать только, побирались у крестьян, хоронились днями в домах и не встретили ни одного доносчика! По-немецки они что-то понимают. Итальянский же язык только один из них немного знает.
Примечание к рисунку [341]
Уходя от СС, они забрались в Сан-Мартино, откуда рассчитывали выйти к партизанам, а если нет — то дорого продать свою жизнь. В Сан-Мартино им был нужен какой-то Талино, который, по их сведениям, был знаком еще с кем-то там, а тот с бадольянцами. Талино принял их, но укрыть у себя не мог, с ним рядом жила семья фашистов, в крошечном бурге шила в мешке не спрячешь. Так что Талино отвел парней к священнику. Священник пустил их в квартиру не по убеждениям и не по доброте, а от страха. Священнику нечем было их даже и кормить. Он трясся, понимая, что немцы вот-вот подымутся и начнут искать в каждом доме, не минуя и священников дом.
341
Манифест Кессельринга.
Перевод с итал. яз.:
На основании опубликованного воззвания фельдмаршала Кессельринга к населению Италии, фельдмаршал Кессельринг настоящим доводит до солдат и офицеров немецкой армии следующий приказ:
1. Активизировать действия против вооруженных бандформирований, повстанцев, против саботажников и вредителей, которые любым образом препятствуют ведению боевых действий и нарушают общественный порядок и безопасность;
2. Установить процентную норму заложников для всех местностей, в которых действуют вооруженные банды, и ликвидировать вышеназванных заложников всякий раз, как в вышеназванных местностях имели место акты саботажа;
3. Проводить репрессии вплоть до сжигания домов на территориях, где отмечалось применение огнестрельного оружия против подразделений германской армии или отдельных военнослужащих германской армии;
4. Казнить через повешение на главных площадях городов лиц, предположительно совершивших убийства, и главарей бандформирований;
5. Привлекать к ответственности жителей населенных пунктов, где наблюдались повреждения телеграфных и телефонных линий и иные акты саботажа, касающиеся, в частности, дорожного движения (разбрасывание осколков стекла, гвоздей и прочего на дорожном полотне, повреждение мостов и загораживание улиц).
Фельдмаршал Кессельринг.
— Ребята, понимаете, — бормотал священник. — Вы читали манифест Кессельринга. Если их найдут у нас, деревню сожгут. Если парни будут отстреливаться, жителей потом расстреляют как заложников.
Да, мы читали манифест, да и без манифеста было известно, что СС выполняют что обещали и бургов они уже пожгли не один.
— Ну и?.. — это Граньола.
— Ну и, учитывая туман, который господь ниспосылает днесь ради нашего спасения, учитывая, что немцы не знают этих мест, кто-нибудь из вашей Солары пусть заберет этих восьмерых молодцов и отведет их к бадольянцам.
— А почему кто-нибудь из нашей Солары?
— In primis, если уж хотите знать, что если связаться с нашими сан-мартинскими, неприятностей не оберешься. Растреплют языками. В нынешние времена чем меньше треплют языками, тем лучше. In secundis, потому что немцы патрулируют дорогу и по ней сегодня не пройти. Остается путь по Дикому Яру.
Услышав эти слова от священника, все решили, что он рехнулся, какой может быть Яр, да еще и в такой туман, пусть займется этими парнями их друг Талино, в общем, общество зашумело в таком примерно роде. Но проклятущий поп, сообщив мимоходом, что Талино исполняется восемьдесят и что он не спускается из Сан-Мартино даже по самым погожим дням, добавил (полагаю, мстя за все те неприятности, которые доставила ему наша ребячья шайка):