Таинственное убийство Линды Валлин
Шрифт:
Его обувь? Она обратила внимание на нее? Еще большие сомнения. Разве на обувь обычно смотрят? Если бы с ней было что-то не так, она наверняка обратила бы внимание. Возможно, на нем были такие вот резиновые «слипы», в которых молодежь в наше время ходит постоянно.
Босиком? А мог он быть босым? Нет, конечно же нет. Поскольку она уж точно обратила бы на это внимание, и хотя, сама никогда не имела водительского удостоверения, но, само собой, понимает, что автомобилем не управляют голыми ногами.
— Резиновые «слипы», — повторила госпожа Рудберг и кивнула. — Такие, как сейчас у всей молодежи.
Зато по двум
Сандберг спросила, помнит ли она еще что-нибудь про то утро, но ее занимал лишь ливень, обрушившийся на Векшё сразу после семи и закончившийся около восьми.
— Больше ничего интересного не вспоминаю. А что вы имеете в виду? — спросила госпожа Рудберг и с удивлением посмотрела на Анну Сандберг.
Но та не унималась:
— Какое-нибудь другое событие случилось в тот день?
Ничего, по словам свидетельницы. Она не читала никаких газет, редко смотрела телевизор или слушала радио, и никакие новости ее не занимали. Близко она ни с кем не общалась уже много лет, и, к сожалению, все дни в ее жизни стали теперь ужасно похожими один на другой.
После еще трех попыток Сандберг рассказала о выпавших менее чем за час тридцатимиллиметровых осадках в результате ливня, других осадков в Векшё за последний месяц не было.
У госпожи Рудберг не сохранилось воспоминаний ни о каком ливне или даже дождике, возможно, потому что она уже покинула балкон и прилегла в постель, когда с неба хлынули потоки воды.
— Да, иначе я вспомнила бы это. В такое сухое лето, — добавила она.
58
— Если вас интересует мое мнение, старуха совсем чокнутая, — сказал Рогерссон, когда разыскная группа на следующий день обсуждала показания девяностодвухлетней дамы и всех прочих живущих по соседству свидетелей.
— Почему ты так считаешь? — спросил Олссон, который уже несколько дней занимал место во главе стола.
— Поскольку, во-первых, у летчика нет и не было никакого сына и ни о ком подобном он и слышать не хочет. Вот зять у него есть. Он — штурман авиакомпании САС, и сейчас улетел в Австралию с младшей дочерью командира воздушного лайнера, на которой женат уже долгие годы, и к тому же они оставили Швецию в среду восемнадцатого июня, за две с половиной недели до убийства Линды. Их ждут дома через неделю, поскольку ребенок пойдет в школу. Кроме того, летчик ужасно разозлился, когда я позвонил и спросил о его забытом сыне. Поинтересовался, чем мы, черт возьми, занимаемся. Он ведь уже рассказал одному из моих коллег, что у него две дочери, внучка, зять, но никакого сына, — закончил Рогерссон и почему-то зло посмотрел на Саломонсона.
— А другая дочь? — вклинился Левин. — Как…
— Спасибо, Левин, — перебил его Рогерссон. — Ей тридцать
— Что нам известно о нем? — спросил Левин.
— Помимо всего прочего, мы знаем, что это женщина. Дочь летчика сожительствует с другой адвокатессой, и я на сто процентов уверен, что у тебя нет ни малейшего желания слушать высказывания ее отца, начни я выпытывать у него сведения о сожительнице дочери, или как это сейчас называется, — сказал Рогерссон.
— Но относительно дня рождения показания свидетельницы все равно звучат очень убедительно, — не унимался Левин.
— Я тоже так считал, и также допрашивавшая ее Анна. Пока мы не обнаружили, что старуха родилась четвертого июня, а не четвертого июля. По крайней мере, если верить ее личному коду.
— Тогда она, пожалуй, праздновала какой-то юбилей. Кто знает, может, бабка пользуется любым случаем, лишь бы съесть немного торта. Она же сладкоежка, — сказал Бекстрём и рассмеялся так, что его живот затрясся.
— Я понимаю, о чем ты, — сказал Левин и вздохнул. — Ее описание угонщика?
— Ты о том, что он якобы походил на сына летчика, которого не существует? — спросил Рогерссон.
— Да, — подтвердил Левин и еле заметно улыбнулся.
— Поскольку не нашел лучшего занятия для себя, я поговорил с окулистом старухи. Он был не слишком в восторге, скажем так. Я, конечно, не глазной врач, но мне все равно хватило ума понять, что она — слепая курица, если можно так выразиться. Вдобавок он попросил меня напомнить бабуле, что ей самое время посетить его снова. Прошло семь лет с последнего визита.
— Я полагаю, мы остановимся на этом? Или как ты считаешь, Левин? — спросил Бекстрём и ухмыльнулся.
После утренней встречи Ева Сванстрём пришла в комнату Левина с целью утешить его.
— Не обращай внимания на них обоих. Бекстрём никогда не блистал умом, а Рогерссон пьет как сапожник, и, наверное, был с похмелья, как обычно. Я уже говорила это тебе не знаю сколько раз.
— Ты пришла утешить меня, — констатировал Левин со слабой улыбкой.
— А что здесь плохого, — произнесла Сванстрём в своей обычной манере. — Но на самом деле не только утешить. У меня есть кое-что тебе рассказать.
«И в самом деле, что плохого в небольшом утешении», — подумал Левин.
Три года назад, примерно тогда, когда она переехала из одной квартиры в другую в доме, где жила, а ее дочь переселилась к своему отцу, мать Линды поменяла номер телефона. Обычно люди оставляют за собой старый номер, переезжая, но Лотта Эриксон по какой-то причине позаботилась о новом для себя. Вдобавок засекреченном. Прежний числился в телефонном справочнике, как и многие другие.
Старый номер вернулся в распоряжение фирмы «Телиа» и по истечении обычного срока, примерно через год, его передали одному из новых абонентов. Женщине врачу-наркологу. Ранее она трудилась в университетской клинике Линчёпинга, но получила более высокую должность в психиатрической больнице в Векшё и поэтому решилась на переезд. Ее звали Хелена Вахлберг. Она была одинока в свои сорок три года и поселилась на Гамла-Норвеген в городском районе, который в виде исключения называли именно Норр.