Таинственные истории, случившиеся с обычными людьми

Хаецкая Елена Владимировна

– Вы больной?

– Я клиент, – объяснил Петр Иванович важно. – Спасибо, что спросил. Мое здоровье отменно. А твое? Я не люблю больных.

Художник помолчал немного, потом опять уселся на свой складной стульчик, как будто надеясь, что назойливый и странный человек сейчас исчезнет.

– Так есть Елизавета? – повторил Петр Иванович, нависая над ним. – Петровна?

– Царица, что ли? – догадался художник.

– А что, бывает другая? – поразился Петр Иванович.

Художник опять поднял голову и долго-долго рассматривал своего странного собеседника. Что-то в его облике настораживало художника. Какая-то особенная

неправильность в пропорциях лица. Такое строение черепа просто невозможно, думал он, у него должны быть лишние лицевые кости, а так не бывает… Но без лишних костей не было бы этих выступающих углами скул. Нечеловеческая физиономия. Но только если анализировать. Если просто смотреть, мельком, – то ничего особенного, просто некрасивый.

– Простите, как вас зовут? – спросил художник.

– Петр Иванович, – с готовностью ответил тролль.

– Так вот, Петр Иванович, если у вас когда-нибудь родится дочь и вы решите дать ей имя Елизавета, то ее будут звать Елизавета Петровна.

– Правда? – Похоже, мысль об этом никогда прежде не посещала Петра Ивановича. Он просиял, когда до него дошел смысл изреченного художником. – Правда? Вы не представляете себе! – Он схватил художника за плечи и сильно тряхнул. – Голубчик! Она – мой кумир! Понимаете? Кумир! И тут – дочь… – Он замотал головой и сильно зажмурился. – Но пока – не дочь. Пока что мне нужен портрет. Так у вас есть Елизавета Петровна?

– Вам нужна живописная копия портрета императрицы Елизаветы Петровны? – уточнил художник. Как только взбалмошный собеседник высказал наконец свое реальное пожелание, художник совершенно успокоился. – Я поищу. В старых «Огоньках» наверняка что-нибудь да найдется. Вам в каком возрасте? Молодую, наверное?

– Нет, не из журнала, нет, – забеспокоился клиент. – Поезжайте в музей.

– Хорошо, сказал художник. – Так какой вам именно портрет?

– Самый красивый.

– Понятно.

Петр Иванович сунул ему в руку газетный сверток. Художник удивленно ощупал сверток пальцами.

– Это деньги?

– Да. Да. Поезжайте сейчас. Здесь на дорогу и на билет. Я знаю цены.

– Мне еще потребуется на холст и краски, – предупредил художник.

– Здесь миллион рублей. Этого хватит.

Художник молча закрыл глаза. Он ощутил – только на миг, но все же – желание поцеловать руку дающего и назвать его своим сюзереном. Потом ему просто стало тепло. «Черт побери, – подумал он, – это волшебно».

– Это волшебно, я знаю, – сказал Петр Иванович. Очевидно, он прочел мысли художника. – Я был в вашем положении. Хотя без таланта. Деньги. Сделайте мне Елизавету Петровну.

Художник уже пришел в себя.

– За миллион я вам сделаю не только Елизавету, но и всех ее фрейлин и подружек, – заверил он полушутя. Ему хотелось поскорее забыть то странное мгновение.

Но тролль уверенно, как бы сознавая свое право сюзерена, положил свою тяжеленную руку ему на плечо.

– Не надо всех фрейлин, – сказал Петр Иванович. – Не надо всех подружек. Только Елизавета Петровна.

– Хорошо, – смирился художник. – Только Елизавета.

В те лихорадочные годы Петр Иванович почти не вспоминал ни о своей сестре, ни о своих снах, ни о том слове, которое было ему подарено. Слово «Антигона» означало мечтательный зов далекой родственной крови. Елизавета Петровна – дщерь Петрова с пышной розой меж пышных грудей, с ярким круглым румянцем на наливных щеках,

с дерзкими глазами и птичкой в прическе – означала здешний мир, чужой, но доступный. У подменыша не может быть родины – это Петр Иванович усвоил уже давно, – но никто не запрещает ему предаваться обожанию. Елизавета Петровна как раз и воплощала в себе все то, что он обожал.

Ее портрет висел в комнате на широкой синей, разрисованной голопопыми амурами ленте, купленной в магазине «все для новорожденных».

– Главное, Михля, – избегать курятины, – сказал Петр Иванович, когда они с другом отмечали новоселье. – Тролль-мутант еще хуже, чем «новый русский». Нет данных. А я все-таки эмигрант.

– Ты подменыш. Это совсем не то же самое, что эмигрант, – возразил Михля. Он выпил немножко водочки и очень раскраснелся.

Петр Иванович обхватил его своей лапищей и удушающе прижал к себе.

– Еще пара лет удачной охоты – и у нас будет все, что мы хотим.

– А что мы хотим? – пискнул Михля.

Петр Иванович выпустил его из объятий и удивленно заморгал, крепко вжимая ресницы в щеку.

– Обувной магазин! Что же еще?

– Обувной?.. – Михля быстро проглотил еще один стопарик водки.

– Ты разве не хочешь?

– Н-не знаю…

– Зато я знаю, – с облегчением захохотал Петр Иванович. – Эх ты… Михля!

Постижение сущности обуви приходит к троллю в период полового созревания, поэтому для каждого тролля в стремлении обладать обувью заключается нечто от сексуального влечения.

– Вот чего я совершенно не понимаю и, наверное, никогда не пойму, – признал Михля, когда Петр Иванович поделился с ним этим откровением о себе и своем народе.

– Например? – Петр Иванович пошевелил бровями. – Например, чего ты не понимаешь конкретно?

– Сексуальное влечение, – расхрабрился Михля и тотчас покраснел, хотя у него, разумеется, уже бывали разные отношения с женщинами, – это такая штука… Определенная.

– Обувь, – сказал Петр Иванович, – еще более определенная штука.

– Я хочу сказать, что влечение – оно всегда к определенной женщине, даже если ты с ней не знаком. Даже если это Мерилин Монро, понимаешь? Это невозможно и в то же время совершенно реально.

– Нет ничего, что противоречило бы обуви, – отрезал Петр Иванович. – Ты думаешь о женщине и тут же думаешь об обуви. Одновременно. Это как запах любовницы, когда она в соседней комнате. Все очень реально.

Михля, как всегда, утонул в рассуждениях приятеля и просто покорно кивнул.

Некоторое время Михля не без напряжения размышлял об обуви, а потом просиял лицом при мысли о том, что и ему довелось сделать открытие, пусть даже худосочное, касающееся не «обуви-женщин» вообще, а его, Михли, в малой частности.

– Мне кажется, – произнес Михля, – я только что открыл, в чем главная разница между мной и тобой.

– Говори! – потребовал Петр Иванович. Было очевидно, что его это тоже взволновало.

– Я всегда относился к обуви как к врагу, – сказал Михля. – Я ненавидел обувь с самого детства. Я видел в ней источник множества бед. Она всегда подводила меня. Она то промокала и служила причиной простуды, то рвалась. Сколько раз у меня в самый неподходящий момент отлетала подметка!

– Не существует подходящего момента для отлетания подметки, – заметил Петр Иванович философски. – Но ты прав: когда случается так, это чрезвычайная гнусность. – Он нахмурился.