Таинственные истории, случившиеся с обычными людьми

Хаецкая Елена Владимировна

– Почему?

– Необходимость. Жертва.

– Почему? – опять спросил он.

– Это в крови, – ответила Антигона. – Понимание сроков. Женщины знают, когда пора это сделать. Если не добавлять людей, наш род прервется. Нужен был человек. Она подменила детей. Ты – подменыш.

– А тот, второй… мой двойник? – не выдержал Петр.

– Что? – удивилась Антигона. Ее черные глаза сияли, как будто в них налили по ведру света.

– Какой он? На кого он похож?

Антигона удивленно подняла

брови.

– Он похож на человека. Он не похож на брата.

– Он слабый? – жадно поинтересовался Петр.

– Ты – очень сильный, – сказала Антигона.

– Он слабый! – повторил Петр.

Антигона пожала плечами:

– Он человек. Он – мешок со свежей кровью. Он не похож на брата. Ты – другой. Ты больше не кусок мяса.

– Кто же я? – допытывался Петр.

Самым важным для него было сейчас понять, каким видит его Антигона.

– Ты – кусок камня, – сказала она важно. – Идем. Мои башмаки скоро закончатся.

Он покачал головой, показывая, что не понимает смысла последней фразы.

Она показала на свои ботинки.

– Башмаки. Я должна вернуться домой до заката, иначе застряну. Ты любишь обувь? Подумай над этим. Это важно.

Она шагнула вперед, потом еще и еще – и вдруг исчезла.

Петр остался один во дворе-колодце, под окном дома, где жила его не-мать, грустная женщина без судьбы. И место это, и знакомство не несли в себе ровным счетом никакой отрады, но Петру казалось, что ему подарили нечто огромное и чрезвычайно важное.

Он раскинул руки в стороны и медленно закружился по двору. Он знал, что не-мать наблюдает за ним из окна. Она часто смотрит на людей и вещи, не понимая их смысла и не впуская их в душу, – она лишь следит за тем, как жизнь проходит мимо.

Распахнулось совершенно другое окно, не то, о котором думал Петр, и оттуда показалась растрепанная старуха.

– Пошел вон! – заорала она. – Пьянь! Бродяги! Шляются тут! Здесь приличный дом! Я милицию позову! Убирайся, тебе говорю!

И она разразилась бранью, в которой Петра больше всего удивило слово «проститутка». Он так и не понял, к кому оно было отнесено.

Не переставая кружиться и подскакивать, он пересек двор и выбежал в переулок, а оттуда в два прыжка добрался до роскошной улицы-красавицы. Здесь город встретил его, словно подвыпившего джентльмена, и с легкой иронией вопросил: «Неужто допустимо посещение подобных мест? Если бы вы, милостивый государь, вздумали пуститься в пляс на Невском, вам никто бы и слова худого не сказал, так нет, угораздило вас забраться в эдакие трущобы! За трущобы я, милостивый государь, совершенно не отвечаю».

И хоть это было сущим лицемерием – город сам развел эти трущобы и, уж конечно, нес за них полную ответственность, – Петр послушно поник головой и степенным шагом добрался до общежития.

Той

ночью он не спал. Он понял о себе сразу три важные вещи: во-первых, он должен разбогатеть; во-вторых, он обожает обувь, а это верный признак скорого богатства; и в-третьих, у него есть способ добыть деньги.

«Антигона, – прошептал он под утро, когда вселенная, измученная мириадами искапризничавшихся снов, была хрупка и беззащитна и свободно пропускала слова из одного мира в другой. – Антигона. Сестра».

Второе слово было сладким, первое – гудящим. Петр никак не мог для себя решить, какое из них лучше.

Сергея Николаевича Михайлова все знакомые и даже прораб называли Михля. Он был рыжий – весь, с головы до ног. Его покрывали расползшиеся по всему телу веснушки. Его глаза были желтыми, а волосы – цвета пожара на ярком солнечном свету.

В юные годы Михля закончил институт и намеревался до конца дней своих проектировать турбины. Но тут в стране что-то случилось и стало не то чтобы совсем плохо, но как-то крайне странно с работой и вообще, – и Михля, махнув рукой на свои турбины, начал работать на стройках.

Из всех богатств у Михли было одно – автомобиль «жигули». Старую машину, жертву множества ремонтов, подарил Михле младший родственник, вовремя сообразивший закончить юридический факультет и получивший работу в банке.

Михля ездил на своей машине на работу, а вечерами немного подрабатывал извозом и тем «оправдывал» бензин. Домой он не торопился: дома у него ничего интересного не было, ни предметов роскоши, ни близких людей. Телевизор он тоже, как правило, не смотрел – сразу засыпал.

Вот такой был скучный человек Михля.

Город бежал перед «жигулями», такой же будничный, как эта раздолбанная машинка. Михле никогда не приходило в голову попытаться представить, каким выглядит этот же самый город из окна сверкающего джипа. Может быть, просторным, как саванна, полным загадок и опасной дичи? А из окна «мерседеса»? Обманчиво услужливым, изысканным, готовым в любое мгновение вонзить нож в спину?

Внезапно Михлю посетил редкий гость – одно воспоминание из очень далекого детства. Воспоминание о том, как он впервые услышал слово «жигули» и еще несколько незнакомых, новых слов.

Всезнающий дядя, старший мамин брат, сказал за чаем:

– Между прочим, наши «жигули» за границей называют «лада». Экспортный вариант.

– Почему «лада»? – удивилась мама.

– Ну, такое русское название, – объяснил дядя.

– Почему не «жигули»?

– Потому что «жигули» в переводе с ихнего означает «сутенер», – последнее слово дядя произнес сквозь зубы как нечто неприличное.

Михля (в те годы его называли Сержиком) робко подал голос:

– А что такое сутенер?