Таинственный ключ и другие мистические истории
Шрифт:
Внезапная пауза и проницательный взгляд сопроводили это последнее, еле слышно произнесенное слово, однако Трехерн ответил спокойно:
– Ну и что же дальше?
– Едва я узнала, что вы не нашли записки, я поняла: она у мисс Трехерн. Наверняка ваша кузина следила за мной – да не введет в заблуждение ее невинный вид – и заметила, как я прячу записку. И вот я тихонько спросила об этом мисс Трехерн. Она такого не ожидала. Флер таинственности мигом растаял, я же усугубила ее замешательство тем, что тотчас, как только она вернула мне записку,
– Сколько хлопот из-за пустяка! Бедная малютка Тави! Несомненно, вы до такой степени напугали ее, что теперь мы можем без помех писать друг другу.
– Во всяком случае, вы можете дать мне ответ здесь и сейчас.
– Прекрасно. Выходите на террасу завтра утром. Благодаря павлинам наша встреча будет выглядеть вполне естественно, тем более что для меня обычно проводить на террасе час-другой, пока ее освещает солнце.
– А как же девушка?
– Я отошлю ее.
– Вас послушать – это легче легкого.
– Так оно и будет – не только легко, но и приятно.
– Теперь вы изъясняетесь загадками и выказываете неучтивость. Не понимаю: вам не хочется оставаться с ней наедине или вы стремитесь держать ее подальше от меня?
– Выводы делайте сами. Позволите взять?..
Глазами изобразив предупреждение, Трехерн коснулся розы в букете миссис Сноудон – цветка, который одновременно символизирует любовь и молчание. Был ли это намек, что он помнит прежние отношения с миссис Сноудон, или же знак, что где-то рядом соглядатай? Миссис Сноудон сделала шаг из-за портьеры, их скрывавшей, и успела заметить, как прочь скользнула легкая тень.
– Кто это? – выдохнула она.
– Роза, – с усмешкой отвечал Трехерн и добавил, словно опасность уже миновала: – Как вы намерены объясняться с майором? Зачем вызывали его на разговор?
– Измыслю какое-нибудь затруднение, в котором мне нужен мудрый совет. Майору будет лестно, я же, сделав его своим мнимым конфидентом, смогу дурачить этого достойного человека сколько заблагорассудится. Он раздражает меня тем, что постоянно следит за мной. А теперь ведите меня в столовую и становитесь прежним душкой.
– Это невозможно, – отвечал Трехерн, доказывая обратное.
Глава IV
Кормление павлинов
Зрелище действительно было прелестное. Двенадцать горделивых птиц частью расселись на широкой каменной балюстраде, частью бродили по террасе, позволяя солнечному свету играть на зелено-золотых шеях и роскошных хвостах, либо распущенных веерами, либо тянущихся следом, подобно шлейфам. Тем милее, по контрасту с великолепными птицами, была их юная хозяйка в простом утреннем платьице и подбитой мехом накидке с капюшоном. Она
Тихонько приблизившись, Трехерн наблюдал за девушкой влюбленными глазами и с горечью думал, что никогда еще она не была ему дороже, чем сейчас. Накануне Октавия деликатно избегала его, прощаясь с ним вечером, ограничилась тем, что наскоро пожала ему руку, а сегодня не пришла, как раньше, в библиотеку пожелать ему доброго утра. До сих пор Трехерн делал вид, что не замечает перемен, однако тут, вспомнив свое обещание тетке, решил показать Октавии, что он все понимает и смиряется с отношениями, которые отныне будут между ними.
– Доброе утро, кузина. Я тебя не спугну, если проедусь разок-другой по террасе? – произнес Трехерн бодрым голосом, но с легким упреком во взоре.
Октавия тотчас пошла к нему, протягивая руку, причем ее щечки были розовее, чем обычно, а в правдивых глазах стояли слезы. Голос предательски дрогнул, когда она заговорила с жаром:
– Вопреки всему, я хоть мгновение побуду самой собой. Морис, не думай, что я сержусь, не упрекай меня, не спрашивай разрешения находиться там, где я. У перемены есть причина. Я не своевольничаю, а демонстрирую послушание.
– Родная моя, мне это известно. Я хотел показать, что все понимаю. Эннон хороший человек, он тебя вполне достоин, и я желаю тебе счастья, которого ты заслуживаешь.
– Серьезно? – Октавия вгляделась кузену в лицо.
– А ты сомневаешься?
Трехерн настолько успешно скрыл свои чувства, что ни мимика, ни голос, ни жест не дали Октавии ни единого намека на их наличие. Она потупилась, помрачнела и опустила простертую к Трехерну руку – вроде бы с целью приласкать павлина, что жадно клевал корм в ее корзинке.
– Бедняжка Аргус, – начала Октавия, меняя тему, – ты растерял свои нарядные перья, и все отвернулись от тебя, кроме малютки Юноны, которая не забывает старых друзей. Вот, возьми и раздели угощение с нею.
Трехерн улыбнулся и быстро произнес:
– Если на то пошло, я и есть Аргус, а ты была мне милой малюткой Юноной с тех пор, как я лишился перьев. Будь прежней и увидишь, какой я верный друг.
– Хорошо.
Вернулась знакомая улыбка, а глаза вновь открыто встретили взгляд Трехерна.
– Спасибо! Мы все выяснили, и слава богу. Я не прошу возврата к тому, что было, и на него не надеюсь. Такое невозможно. Известно ведь: стоит появиться воздыхателю – друга задвигают на задний план. Я согласен быть вторым там, где столь долго был первым. Не считай, Тави, что обижаешь меня невниманием, будь счастлива со своим возлюбленным, милая. А если когда-нибудь не придумаешь более приятного занятия, вспомни о старичке Морисе и приди к нему.
Октавия отвернулась, чтобы кузен не увидел, как сердитый румянец залил ее щечки и как блестят в глазах слезинки. Наконец она заговорила: