Таинственный образ
Шрифт:
— И сколь за этой богачкой дают? — поинтересовалась мадемуазель Шиншина.
— Триста тысяч.
— Не большой кусок! — съязвила Нюточка.
— Кому как! — отрезала дама и отошла.
Шиншина прикинула — с ее миллионами перекупить красавчика графа, что раз плюнуть. И вдруг внутри у нее все сжалось: неужто она позабыла, что от мужчин одни несчастья?! Впрочем…
У Нюточки потемнело в глазах: представилось, что вот этот молодой и стройный красавец берет ее за руку. Заглядывает в глаза своими синими очами и целует. Медленно-медленно опускается перед ней на колени и шепчет что-то
И это будет стоить всего-то 200 тысяч — плевая сумма! Зато, пообещав заплатить графские долги, она получит этого красавца в вечное пользование. И сможет заставлять его исполнять супружеский долг по два, нет — по три раза на дню. Пусть отрабатывает!
Ну а ежели страсть поутихнет (Нюточка слыхивала про такое), жена-хозяйка выдаст супругу еще двести тысяч. Впрочем, страсть может поутихнуть не у одного графа — Нюточка ведь тоже может расхотеть. Тогда и мужа вон, и денежки при себе. Шиншина заулыбалась: сколь хорошо устроен мир, когда денежки при себе! Пусть Бог простит папаше все грехи за то, что он сообразил и отписал все состояние своей дочери без права передачи денег и имущества ее будущему мужу. Умен был папаша-то.
И вот свершилось: теперь Шиншина — мадемуазель только для чужих. Своя-то дворня знает, что хозяйка стала госпожой — завела молодого дружка на старости лет. И что такого?! И на пятом десятке мужская ласка сладостна!
И все шло преотлично, если бы не эта Надька Перегудова. Мало того, что сама на шею бедного Константэна вешается, проходу не дает, так еще и ревность его возбудить решила — привезла на бульвар какого-то мазилку и давай им хвастаться. От эдакого поворота событий бедный котеночек-граф аж в лице изменился. Потом весь день вздыхал. Конечно, от миллионов он никуда не уйдет, но ведь жалко котеночка. Да и Анна Сергеевна никому не позволит обижать свою собственность. Надо что-то придумать.
Особо ломать мозги не пришлось. На торжественном обеде в честь именин дочки московского генерала-губернатора графа Закревского — Полины Арсеньевны — Шишмарева узрела среди подарков (на самом видном месте!) портрет проклятой Надьки Перегудовой с подписью художника — «Роман Шварц». У Анна Сергеевны аж сердце екнуло.
— Это что? — схватила она за рукав генерал-губернатора и ткнула в портрет.
— Это живописная аллегория! — гордо ответил Закревский. — Моя Полинушка обожает живопись, особливо ту, где люди или цветы изображены. Это называется либо «портрет», либо «натюрморт». А тут, изволите ли видеть, добрейшая Анна Сергеевна, и то и другое враз. Полинушка в восторг пришла, как увидела. Велела прямо в своем будуаре место определить.
Шишмарева передернула плечиками. Все знают, что Арсений Андреевич души не чает в дочери. Вырастил один без супруги. Та скончалась, когда девочке шел шестой год. Родила второго ребенка, сына Петеньку, но сама на этом свете не задержалась. Говорят, Закревский жену так любил, что о новой женитьбе и не помышлял. Говорил: «Не возьму мачеху для Полинушки!» При этом о сыне не часто вспоминал, видать, винил его в смерти матери. Так и прожил,
— А вы знаете, кто изображен на картине? — спросила Шиншина. И сама же ответила: — Надежда Перегудова! Девица из приличного семейства, а позирует мазилке, словно служанка какая-то!
Тут к Закревскому подошел его младший сын Петр, тот самый, что стал причиной смерти своей матери. Отец уже давно понял, что вины сына в том нет, и, чтобы загладить свою ошибку, осыпал Петра дарами и подношениями. Однако сердце его при этом к сыну не лежало. Что делать — не прикажешь сердцу-то!..
Молодой Закревский окинул портрет восхищенным взором:
— Бывали же такие красавицы!
— Почему — бывали? — отозвался отец. — Она и сейчас есть. Вот мадемуазель Шиншина сказала, что на портрете дочка почтенного Ивана Никаноровича Перегудова изображена. Зовут ее Надежда. Между прочим, семейство Перегудовых на сегодняшний обед прибудет.
Молодой человек вспыхнул и повернулся к Шиншиной:
— А вы с ней знакомы, мадемуазель? Познакомьте и меня, покорнейше прошу!
И Петр склонился над ручкой Шиншиной. Развернул ладонь и поцеловал внутреннюю сторону.
Шиншина ахнула, но руки не отняла. Только и подумала про себя: «Развратил меня мой граф-котеночек — приучил к молодым ласкам. Вот и поцелуй этого мальчика, словно ладонь прожег. Хотя и этот негодник туда же — к Надьке Перегудовой…»
Старуха зло взглянула на Петра Закревского — отказать бы ему. Да как откажешь? Он же губернаторский сынок. Папаша обидеться может. А Петр — тот еще кобель: разным вертихвосткам комплименты расточает, а Анну Сергеевну не раз за глаза старухой обзывал. Она сама слышала. Шиншина окатила Петра злым взглядом, но тот, словно заправский ловелас, прошептал, заворожив ее дыханием юности:
— Покорнейше прошу, познакомьте, мадемуазель Анни!
Анни… Эдак — на французский манер — никто еще не называл Шиншину. Анна Сергеевна расплылась в удовлетворенной улыбке и затрясла тонкой шейкой. Вздохнула и… согласилась.
Петр победно блеснул юными очами — а зря. В трясущейся мелким бесом головке черепашки Шиншиллы уже вызревал отличный план мести — и ненавистной Надьке, и ее нищему ухажеру — Роману Шварцу, и этому ловеласу Петру Закревскому. Пусть юноша и сынок губернатора. Но бывают такие ситуации, из которых и губернатору трудно выбраться.
8
Столы на торжественном обеде ломились от яств. Шиншина восседала рядом с ненаглядным Константэном и настороженно следила — не смотрит ли тот в сторону семейства Перегудовых. Но видно, у Шишмарева нашлась иная печаль. Он проерзал весь обед и, когда уже принесли мороженое, выпалил:
— У меня, ма шер, ныне ужасный день выдался. Утром в клубе проигрался. Ума не приложу, как теперь быть. Сама знаешь: карточный долг — пароль д'онер, долг чести.
— А у тебя, котеночек, конечно, денег нет, — выдохнула Шиншина. — Зачем же играть садишься, коли средств не имеешь?