Таинственный остров (иллюстр.)
Шрифт:
Во втором случае они, вероятно, направились в свой лагерь и ждали удобной минуты, чтобы повторить нападение.
Их следовало бы предупредить, но начало мероприятий по очистке острова от пиратов зависело от состояния Герберта. Сайресу Смиту были нужны все его люди, а в настоящее время никто не мог покинуть Гранитный Дворец.
Инженер с Набом вышли на плато. На плантацию было жалко смотреть: поля были вытоптаны, несжатые колосья валялись на земле. Другие посевы пострадали не меньше. Огород был весь изрыт. К счастью, в Гранитном Дворце
Что же касается мельницы, птичника, конюшен, то все это было уничтожено огнем. Перепуганные животные бродили по плато. Птицы, которые во время пожара улетели на озеро, возвращались на привычные места и бродили по берегу. Тут все приходилось строить заново.
Сайрес Смит был бледен. На лице его отражался трудно сдерживаемый гнев, но он не произнес ни слова. В последний раз взглянули они на опустошенные поля, на дым, клубившийся над развалинами, и вернулись в Гранитный Дворец.
Наступили самые печальные в жизни колонистов дни. Герберт слабел все больше и больше. Казалось, в нем развивается какая-то новая тяжелая болезнь — результат сильного потрясения всего организма. Гедеон Спилет предчувствовал ухудшение здоровья юноши, против которого он мог оказаться бессильным.
Герберт все время находился в каком-то полузабытье; иногда он начинал бредить. Освежающее питье — вот единственное лекарство, которым располагали колонисты. Лихорадка была еще очень сильна, но вскоре она приняла перемежающийся характер.
6 декабря Гедеон Спилет заметил, что нос, уши и пальцы юноши резко побелели. У него начинался озноб, иногда он сильно дрожал. Пульс был слабый, с перебоями, кожа сухая. Появилась сильная жажда. Затем это состояние сменилось жаром. Лицо больного воспалилось, кожа покраснела, пульс стал учащенным. После приступа лихорадки Герберт сильно вспотел, и жар спал. Припадок продолжался около пяти часов.
Гедеон Спилет не отходил от Герберта. Было ясно, что юноша заболел перемежающейся лихорадкой. Ее надо было во что бы то ни стало оборвать, пока она не усилилась.
— А чтобы оборвать лихорадку, необходимо жаропонижающее, — сказал Гедеон Спилет инженеру.
— Жаропонижающее! — ответил Сайрес Смит. — У нас нет ни простого, ни сернокислого хинина!
— Это верно, — ответил журналист, — но на берегу озера растут ивы, а ивовая кора в некоторых случаях может заменить хинин.
— Испытаем ее, не теряя ни минуты! — воскликнул Сайрес Смит.
Действительно, ивовая кора, как индийский каштан, может заменить листья хинного дерева. Следовало испытать это средство, хотя оно и уступало хинину, и использовать его в естественном виде, так как у колонистов не было способа извлечь из коры ее алкалоид, то есть салицил.
Сайрес Смит собственноручно срезал со ствола черной ивы несколько кусков коры. Он принес их в Гранитный Дворец и растер в порошок. В тот же день этот порошок дали принять Герберту.
Ночью не произошло ничего важного. Герберт несколько раз начинал
Пенкроф снова начал надеяться. Гедеон Спилет молчал. Могло случиться, что припадки будут повторяться не ежедневно, что лихорадка окажется трехдневной и что она вернется на следующий день. Колонисты с нетерпением ожидали утра.
Можно было заметить, что в промежутках между приступами Герберт чувствовал себя совершенно разбитым; голова у него была тяжелая и часто кружилась. Другой симптом крайне испугал журналиста: печень больного стала увеличиваться, а вскоре начался и сильный бред.
Новое осложнение совсем сразило Гедеона Спилета. Он отвел инженера в сторону и сказал:
— Это злокачественная лихорадка.
— Злокачественная лихорадка! — воскликнул Сайрес Смит. — Вы ошибаетесь, Спилет! Злокачественная лихорадка не начинается самопроизвольно. Ею надо заразиться.
— Я не ошибаюсь, — ответил журналист. — Герберт, очевидно, схватил лихорадку на болоте. У него уже был один приступ. Если наступит второй припадок и если нам не удастся предупредить третий, то он погиб.
— Но ивовая кора?
— Она не поможет. Третий приступ, если его не оборвать хинином, всегда смертелен.
К счастью, Пенкроф ни слова не слышал из этого разговора. Иначе он сошел бы с ума.
Понятно, в какой тревоге провели инженер и журналист этот день, 7 декабря, и следующую ночь.
В середине дня начался второй приступ. Припадок был ужасен. Герберт чувствовал, что погибает. Он простирал руки к Сайресу Смиту, Пенкрофу, Гедеону Спилету. Он не хотел умирать… Произошла такая тяжелая сцена, что Пенкрофа пришлось увести.
Пять часов длился припадок. Было ясно, что третий приступ Герберт не выдержит.
Ночь была ужасная. В бреду Герберт произносил слова, от которых разрывалось сердце его товарищей. Он что-то рассказывал, боролся с пиратами, звал Айртона. Он призывал таинственного незнакомца, теперь исчезнувшего, постоянно вспоминал его… Потом он впадал в глубокое забытье, совершенно обессиленный. Несколько раз Гедеону Спилету казалось, что бедный мальчик умер…
На следующий день, 8 декабря, припадки слабости следовали один за другим. Похолодевшими пальцами Герберт хватался за простыни. Ему несколько раз давали тертую ивовую кору, но журналист не ожидал от этого никаких результатов.
— Если до завтрашнего утра мы не дадим ему сильного жаропонижающего средства, Герберт умрет, — сказал Гедеон Спилет.
Наступила ночь — вероятно, последняя ночь в жизни этого смелого юноши, такого доброго, умного, развитого, которого колонисты любили, как сына. Единственное лекарство против злокачественной лихорадки, единственное радикальное средство, чтобы ее победить, отсутствовало на острове Линкольна.
В ночь на 9 декабря у Герберта начался еще более глубокий бред. Печень юноши страшно увеличилась, кровь приливала к мозгу.