Таинственный пасьянс

Гордер Юстейн

В тот же год умер мой отец, вернее было бы сказать, что он спился. До самого конца он говорил только о том, что хочет встретить на небесах мать. Обе мои сестры вышли замуж и уехали далеко от Дорфа, братья за это время ни разу не педали признаков жизни…

Наконец Альберт наполнил бокалы вином. Он подошёл к камину, выбил из трубки пепел, снова набил её табаком и закурил, пуская в комнату тяжёлые клубы дыма.

— Ханс Пекарь и я поддерживали друг друга. Однажды он оказался и моим защитником. Несколько мальчишек набросились

на меня возле пекарни. Они повалили меня на землю и принялись дубасить. Так я, во всяком случае, это запомнил. Я уже давно привык к таким потасовкам. Это было мне наказание за то, что мать умерла, а отец стал пьяницей. Однако в тот день в расправу надо мной вмешался Ханс Пекарь, и я никогда не забуду этого зрелища. Он освободил меня, и каждому из мальчишек досталось то, что он заслужил, ни один не избежал своей участи. Может быть, Ханс Пекарь был более строг, чем того требовали обстоятельства, но с того дня никто в Дорфе больше не смел меня обидеть.

Вообще эта драка во многих отношениях стала поворотным пунктом в моей жизни. Ханс Пекарь втолкнул меня в лавку, отряхнул свой белый халат и поставил передо мной на мраморный прилавок бутылку лимонада.

"Пей!" — приказал он.

Я повиновался и сразу заметил, что не чувствую никаких последствий избиения.

"Вкусно?" — спросил Ханс Пекарь, хотя я ещё не успел допить этот сладкий напиток.

"Большое спасибо", — только и сказал я.

"Но если этот лимонад хорош, — продолжал он почти гневно, — обещаю, что однажды я угощу тебя лимонадом, который в тысячу раз лучше".

Я, конечно, решил, что он шутит, но всё-таки навсегда запомнил его обещание. Голос пекаря звучал как-то странно. Наверное, случившееся на улице было для него необычно. Лицо у него всё ещё горело. К тому же шуток он не любил…

Альберт Клагес кашлянул. Я подумал, что ему в горло попал дым, но он просто немного разволновался. Его карие глаза пристально смотрели на меня, и взгляд их был тяжёлым:

— Устал, мой мальчик? Может, продолжим в другой раз?

Я глотнул вина и отрицательно помотал головой,

— В то время мне ещё не было двенадцати, — задумчиво продолжал он: — Всё шло, как прежде, если не считать того, что отныне никто в селении не осмеливался поднять на меня руку. Я по-прежнему жил у пекаря. Иногда мы беседовали, но иногда он давал мне кусок сдобы и отправлял снова на улицу. Как и все, я убедился в том, что он молчалив, но порой он рассказывал мне забавные истории из морской жизни. Таким образом я многое узнал о чужих странах.

Как правило, я сам приходил к нему в пекарню. В других местах я никогда его не видел. Но однажды, холодным зимним днём, когда я сидел и швырял камешки в Вальдемарское озеро, он неожиданно оказался рядом со мной.

"Ты растёшь, Альберт", — заметил он.

"В феврале мне стукнет тринадцать", — ответил я.

"Да-да.

Именно так. Скажи, тебе никогда не приходило в голову, что ты уже взрослый и способен хранить доверенную тебе тайну?"

"Я до самой смерти буду хранить все тайны, какие ты мне доверишь", — обещал я.

"Так я и думал. И это очень важно, мой мальчик, потому что я не уверен, что проживу ещё долго".

"Конечно проживёшь, — быстро сказал я. — Ты доживёшь до глубокой старости".

И в то же время почувствовал, что меня словно сковало льдом. Уже второй раз за свою недолгую жизнь я получал известие о скорой смерти.

Он как будто не заметил моих слов и продолжал:

"Ты знаешь, где я живу, Альберт. Я хочу, чтобы сегодня вечером ты пришёл ко мне домой".

СЕМЁРКА ПИК

…таинственная планета…

У меня устали глаза, оттого что я так долго читал свою книжку-коврижку. Буковки были такие крохотные, что порой я с удивлением задавался вопросом: уж не прибавляю ли я чего-нибудь от себя к её содержанию?

Некоторое время я разглядывал высокие горные вершины и думал об Альберте, который потерял свою маму и отец которого был пьяницей. Вскоре папашка сказал:

— Мы приближаемся к знаменитому Сен-Готардскому туннелю. По-моему, он проложен насквозь через тот горный массив, который нам виден отсюда.

Он сказал, что это самый длинный в мире туннель. Его длина больше шестнадцати километров, и он был открыт несколько лет тому назад. А до этого — больше ста лет назад — это был железнодорожный туннель, а ещё раньше монахи и грабители пользовались Сен-Готардским перевалом, чтобы попасть из Германии в Италию или обратно.

— Таким образом, здесь и до нас с тобой побывали люди. — заключил папашка. А ещё через минуту мы уже катили по этому самому длинному туннелю в мире.

Путь через него занял у нас примерно четверть часа. Когда мы выехали из него, первый город, который нам попался, назывался Айрало.

— Олариа, — сказал я. У меня была такая автомобильная игра, я придумал её, когда мы ехали через Данию. Все названия и все дорожные указатели я читал справа налево, чтобы проверить, не скрывается ли в них какой-нибудь тайный смысл или что-нибудь в этом роде. С некоторыми словами мне везло. "Рим", например, прочитанный справа налево, означал "мир", и, по-моему, это ему очень подходило.

"Олариа" тоже было неплохо. Оно походило на название какой-нибудь сказочной страны. Стоило мне чуть-чуть зажмуриться, и мне казалось, что я еду как раз по этой стране.

Мы продолжали спускаться в долину с маленькими крестьянскими усадьбами и каменными изгородями. Вскоре мы переехали реку, которая называлась Тичино. Когда папашка увидел её, у него в глазах вдруг словно заплескалось море. Этого не было с тех пор, как мы с ним прогулялись по набережным Гамбурга.

Он неожиданно затормозил и съехал на обочину. Там он выбежал из машины, остановился и показал вниз, на блестящую воду, которая текла между высокими горными стенами.