Таинственный возлюбленный

Сеймур Джулия

Педро удивился, что до сих пор ни от кого не слышал такого простого объяснения и подумал, что когда-нибудь непременно заглянет в эту церковь, чтобы посмотреть на удивительный серебряный столб.

Словно прочитав его мысли, хозяин, сказал:

— Вот продадим повыгоднее овец да и отправимся с тобой в Сарагосу. Думаю, у нас обоих есть о чем попросить Пресвятую Матерь.

Но овцы продавались плохо, приплод становился все меньше, и отара редела на глазах, не принося облегчения хозяину.

Так шли дни за днями.

Иногда в Мурнете, где Педро выбрал себе для становящихся все более редкими ночевок старый заброшенный сарай,

появлялась маленькая дочь дона Рамиреса, хорошенькая, но словно не от мира сего, Клаудиа. Педро всегда лишь издали наблюдал за хрупкой, русоволосой и задумчивой девочкой, часто вспоминая при этом свою печальную сестренку, и сердце его таяло от нежности к этому одиноко бродящему созданию. Но он никогда не решался ни подойти, ни даже попасться ей на глаза, а по ночам страстно молил Святую Деву дель Пилар о чуде — пусть дочь хозяина сама увидит его, сама почувствует тот огонь жгучей нежности, что вот уже столько времени горит в его верной груди. Этот огонь странным образом вспыхнул в душе Педро с первого же мгновения, когда он увидел ее в желтом платьице со старинной книгой в руках. Может быть, именно книга и сыграла главную роль в пленении Педро, ибо сам он читать не умел, и знавшие грамоту люди, тем более женщины, вызывали у него восхищение, граничащее с некоторым ужасом. Должно быть, всеобщее убеждение народа в том, что умение читать сродни колдовству, он принимал слишком близко к сердцу.

И Святая Дева услышала его молитвы, хотя и не без некоторых дополнительных усилий с его стороны. Простая уловка с кроликами дала ему возможность не только заговорить с Клаудией, не только пожать ее тоненькие руки, но и высказать свои чувства. Педро знал, что никогда не забудет той божественной ночи, того лунного света, который, как Рождественская звезда, сиял над их головами, пока они стояли над новорожденными ягнятами. Как искренне благодарил он потом и Святую Деву, и Бога за то, что они привели его однажды в благословенный дом дона Рамиреса и позволили ему, простому мальчишке, сироте, стать нужным человеком для этой благородной семьи.

* * *

Педро проснулся лишь на рассвете следующего дня. Локвакса уже не было, только неразлучная, но постоянно огрызавшаяся друг на друга пара сидела у его изголовья, вероятно, в ожидании подачки. Педро хмыкнул, распихал кроликов по карманам, надеясь развлечь Клаудиу и, выпив воды у колодца, зашагал к дому в переулке Ахо.

Переулок встретил его подозрительной тишиной и закрытыми ставнями. Ни звука не доносилось из дома де Гризальва. Педро, не раздумывая, грохнул пяткой по воротам, но, повторив этот прием несколько раз, добился только того, что из окна соседнего дома высунулась заспанная физиономия какой-то незнакомой старухи, закрестившейся и зачертыхавшейся одновременно.

— Где донья Клаудиа? — не обращая внимания на ругань, спросил мальчик.

— А тебе какое дело, пащенок? — взвилась вдруг старуха. — Нету, исчезла, в трубу улетела, прости Господи!

— Что ты мелешь, глупая баба? — с презрением истинного мужчины возмутился Педро. — Где она — или я разнесу твой дом!

Но старуха только хлопнула ставнем. Дом же самих де Гризальва был явно пуст.

Все утро Педро потратил на ленивое с виду шатание по лавкам и площадям в надежде услышать хотя бы обрывок разговора о семье Гризальва, но все его усилия оказались бесполезными. Казалось, что ни дон Рамирес, совсем недавно завербовавшийся

к генералу Каро, ни донья Мария, покинувшая этот мир всего день назад, ни дуэнья, которую знал в Бадалоне каждый, ни, наконец, Клаудиа, чья русая головка еще вчера прижималась к его плечу, никогда не существовали и, вероятно, являлись лишь его сном.

Мальчик решился даже прийти в церковь к падре Челестино, но священник, видимо, увидев его из окна, выслал навстречу непрошеному гостю здорового служку. Побледнев от унижения, Педро ушел, поклявшись при первом же удобном случае отомстить этому святоше.

К вечеру Педро поделился результатами своих наблюдений с Локваксом, на что старик пообещал пустить в дело свои связи. Однако и многочисленные знакомцы старого Лукаро не принесли ничего, если не считать той странной истории, что донью Марикилью похоронили не на третий день, как полагается, а в тот самый вечер, который он столь непростительно проспал, и на ее похоронах присутствовали лишь падре Челестино да жалкая кучка соседок.

— Не теряй головы, малыш, — уже ночью, за столом сказал ему Локвакс. — Хотя в твоем положении не мудрено ее потерять. Сам должен понимать: если человека нет нигде, значит, он что?.. Где наша былая свобода? Увы, она снова канула в преисподнюю! А ведь еще не так давно наш досточтимый министр выгнал всех этих черных дьяволов из страны, и жить нам от этого не стало хуже! А теперь, что ж, все на попятную! Лягушатников испугались! Можно подумать, своими кадильницами эти чертовы прислужники дьявола спасут нас от их пушек! Вот увидишь, первыми побегут, путаясь в своих рясах!

Педро молча ел свою похлебку. Что он мог возразить горшечнику? С детства живя среди простонародья, в котором суровая богобоязненность прекрасно уживалась с насмешками над священниками и монахами, он слышал немало рассказов о людях, похищенных святой инквизицией среди бела дня. Но то были богохульники, развратные вельможи, еретики — а какой вред могла причинить истинной вере маленькая девочка или ее больная, никуда не выходившая мать? Педро вдруг вспомнил, как вчера, перед тем как выскочить из дома дона Рамиреса, он налетел у ворот на донью Гедету с опущенной на лицо мантильей.

— А, это ты, Перикито. Я бы на твоем месте на некоторое время отправилась пасти овец куда-нибудь подальше. — Но он, утомленный двухдневной скачкой, а главное, безрезультатностью своих стараний, думал лишь о том, что не смог помочь Клаудии, и бессмысленно смотрел на сильно постаревшее лицо дуэньи. Неужели все оказалось напрасным?! Очевидно, вопрос этот был написан у него на лице, потому что Гедета вздохнула и, отвернувшись, прошептала: — Роды были очень тяжелыми, мальчик шел ножками вперед. Если бы Пре… повитуха прибыла хотя бы на полдня пораньше… — Увидев гримасу боли на его лице, дуэнья осеклась и сухо закончила: — В общем, мой мальчик, давай-ка отсюда, если жизнь тебе еще дорога.

— А отара? — глупо спросил он.

— Отара? — не менее растерянно повторила Гедета. — Да какая это отара? Продай ее, что ли…

Вчера Педро, конечно, приписал этот странный разговор несчастью, смутившему рассудок дуэньи, но сегодня, после всех обнаруженных им странностей, он показался мальчику полным некоего тайного смысла.

Стараясь не потерять нить своих размышлений из-за бесконечной болтовни Локвакса, Педро улегся на свою солому и демонстративно отвернулся к стене. Надо было вспомнить все с самого начала.