Так близко, так далеко...
Шрифт:
— Хватит, кисанька, хватит, солнышко. Вон у тебя уже носик вспотел. Пойдем купаться — и баиньки. А завтра опять попрыгаешь.
Наступало завтра — и всё повторялось снова.
В конце концов слова эти поселились во мне и стали жить самостоятельно. Я шёл по улице, и каблуки отстукивали: «Хочу! дачу! хочу! дачу!» Дачу требовали колёса электрички, все пишущие машинки в издательстве, часы, лежащие по ночам на тумбочке возле кровати, и даже дверь совмещённого санузла. «Хоч-чуу дач-чуу!» — канючила она мерзким старушечьим голосом.
...К зиме я сдался.
И тут, когда вопрос
Дачники правили миром, окружив города плотным кольцом. Они диктовали условия, они назначали цены на землю, клочком которой наделило их некогда щедрое государство, цены на солнце, воздух и речной песочек. Править дачникам было легко: они составляли большинство, силу. Отдельные даченеимущие чудаки, вроде нас, тихо и покорно вымирали в малогабаритных квартирах.
Само собой разумеется, почти все мои коллеги тоже оказались дачниками. Была дача даже у нашего юного корректора Витюши, всего второй год работающего самостоятельно и получавшего, насколько мне известно, девяносто рублей в месяц.
С Витюши я и решил начать свою разведку. К другим, солидным дачникам, мне даже боязно было подступиться.
— Старичок, — улучил я момент, когда Витюша зашёл к нам в редакцию художественной литературы, — у тебя, кажется, есть дача?
— Есть, — сказал Витюша, и чистые голубые глаза его отчего-то потемнели. — Есть, чтоб ей сгореть и развеяться по ветру! Не дачку я себе завёл, а тачку!
И Витюша с неожиданной болью заговорил о том, что проклятая дача превратила его в каторжника, в галерного раба, во вьючное животное, что только последние кретины могут променять волю с её облаками, лесами, перекатами, дебрями на фанерную клетку в десять квадратных метров и четыре сотки грязи, утыканной дурацкой клубникой.
— Ну, нет, — сказал пожилой редактор Игнатьич, оторвавшись от рукописи, над которой он регулярно спал после обеда. — Нет, ты это... зря. Вот я вчера шесть хвостов вытащил. На манную кашу. Вот таких вот... — Игнатьич поискал глазами предмет подлиннее, не нашёл и поднял вверх шариковую ручку. — Во!
— Чьих хвостов? — нервно спросил сбитый с толку Витюша.
— Подлещики, — объяснил Игнатьич. — Не крупные, правда. Но ровненькие — один к одному.
— Что, разве и рыба есть? — насторожился я.
Игнатьич сказал, что рыбы, вообще-то, нет. В принципе. Но он ловит. У него рецепт прикорма имеется, который он не хотел бы разглашать. Однако, если я действительно интересуюсь рыбалкой, то он готов — тут честный Игнатьич покраснел, сделал паузу и, вздохнув, мужественно закончил — готов поделиться... прикормом, не открывая всё-таки рецепта.
— Дача — это хорошо, — вмешался
— А потом ляжешь — и лежишь, лежишь, — съехидничал Витюша.
Пухов не удостоил его вниманием.
— Нет, правда, — сказал он, обращаясь к нам с Игнатьичем. — Вынесу на улицу кресло, сяду — и сижу, сижу.
— Сидишь — думаешь? — спросил я.
— Нет! — радостно улыбнулся Пухов. — Ни грамма! В том-то и дело.
— И получается?
— Ххо! — сказал Пухов. — Ещё как!
Эта деталь, признаться, заинтересовала меня больше всего. Даже больше Игнатьичевых подлещиков. Отыскать местечко, где ни о чём не думается, было моей давнишней мечтой. Только мне казалось, что средь шумного бала нашей жизни таких местечек вовсе не существует. Думалось отчего-то везде: на работе, дома, в гостях, ресторане, автобусе, на стадионе, на пляже. Особенно люто думалось по выходным и праздничным дням, специально, казалось бы, предназначенным для отдыха и бездумья.
Счастливчик Пухов отыскал, выходит, заветное местечко, где можно не думать...
Услышав про это, я несколько подобрел к навязываемой мне даче и... тут же принялся думать, как буду сидеть там когда-нибудь и блаженно ни о чём не думать.
До блаженства, впрочем, было ещё далеко.
— Слышал, покупаете дачу? — спросил меня на следующий день главный редактор, когда я зашёл к нему по какому-то делу. Спросил с раскрытостью и дружелюбием, сразу как-то уравнявшим нас: его — владельца гасиенды и меня — будущего хозяина ранчо. Были в его тоне интерес, уважение, и я вдруг почувствовал себя легко и раскованно — этаким преуспевающим молодым бизнесменом, принятым в круг солидных, обеспеченных людей.
— Да вот, приходится, — весело ответил я. — Приходится... думать. Жена, видите ли, одержима страстью к огородничеству.
— О, эти жёны! — понимающе усмехнулся главный.
Он усмехнулся с таким видом и таким тоном произнес «О, эти жёны», — что я снова ощутил себя этаким Онассисом, не заведшим дачу лишь потому, что у жены до сих пор были разные другие капризы — яхты, заграничные путешествия и так далее. А вот теперь ей потребовалась дача.
— Кстати, хотел с вами посоветоваться, — неожиданно для себя соврал я. — Может, порекомендуете что-нибудь?
Главный редактор задумался, красиво приподняв брови.
— Единственно, что могу посоветовать сразу, — сказал он, — не покупайте летний домик. Конечно, он обойдется вам дёшево, тысячи в две с половиной — в три, но ведь вы знаете наш климат.
— Ещё бы, — поддакнул я.
— Летний домик — это нерентабельно. — Он снова задумался, теперь опустив брови. — Кажется, я смогу вам помочь. Недалеко от нас продаётся дача. Половина рубленого дома, в двух плоскостях, четыре комнаты, общая площадь метров пятьдесят. Просят за неё пять с половиной тысяч. За пять, я думаю, отдадут. Вот только — соседи... Вернее, соседка. Вторую половину занимает вдова драматурга Бубнова. Такой, знаете, неувядаемый божий одуванчик. Заговорит она вас до умопомрачения... Слушайте! — оживился главный. — А зачем вам половина дома?