Так было
Шрифт:
Таким образом, до 1919 г. мне не приходилось сталкиваться со Сталиным и узнать о нем что-то особенное. Его не было заметно. Даже несмотря на то, что он был наркомом по делам национальностей и членом Политбюро.
Когда в Закавказье образовались буржуазные государства, которые отделились от России, мы, не советуясь с товарищами из центра, пришли к выводу, что будем бороться за Советский Азербайджан, приняли на Бакинской конференции такое решение и в газетах широко пропагандировали такой лозунг, что было новым словом в Закавказье по национальному вопросу. Советский Азербайджан, считали мы, должен находиться рядом и действовать рука об руку с Советской Россией.
Вслед за этим встал вопрос, какая же партия может быть: просто РКП(б) в Азербайджане
Позже мы узнали, что в Москве создан ЦК Компартии Армении, хотя этот вопрос никогда на Кавказе никем не обсуждался. Этого решения добился в Москве Айкуни при помощи Сталина, и по существу в эмиграции, в Москве, а не в Армении, была создана Компартия Армении и ее ЦК. Поначалу нас это не возмущало, так как мы полагали, что эта партия создана для эмигрантов-коммунистов из Турецкой Армении, и считали, что это разрешится с образованием Армянского государства на базе Турецкой Армении.
Но в 1919 г., когда Турецкая Армения оказалась отрезанной, к нам стали приезжать от образованного в Москве ЦК Армянской компартии агенты, чтобы объединить работу коммунистов-армян Грузии и Азербайджана. При этом они говорили, что руководствуются указаниями ЦК РКП(б) и ему подчиняются. Я понял, что это делается через Сталина, и это внутренне настраивало меня против него. Напрашивался вывод, что он такие вопросы решает неправильно, не пытаясь узнать мнение наших организаций.
Когда в конце октября 1919 г. я прибыл в Москву для решения национального вопроса в ЦК партии, я узнал, что Сталин провел также через бюро предложение Нариманова, по которому в Азербайджане создается партия «Гуммет», объединяющая коммунистов только азербайджанской национальности. Причем и это решение было принято без опроса бакинских большевиков, тех коммунистов разных национальностей, которые работали в Азербайджане, а по требованию тех эмигрантов, которые уехали в Москву: Мусабекова, Нариманова, Эфендиева, Султанова. Таким образом, выходило, что в Азербайджане все коммунисты — не азербайджанцы (русские, армяне и другие) должны входить в РКП непосредственно, а азербайджанцы — в «Гуммет», связанную с ЦК РКП(б).
Несуразность и антибольшевизм этих методов организации вызвали у меня возмущение. И когда я прибыл в Москву, я не попросился к Сталину на прием. Раз как-то встретились в коридоре, поклонились друг другу и, не обмолвившись ни словом, разошлись. О всех вопросах краевой партийной организации я подробно в течение двух часов рассказывал Ленину, который отнесся благожелательно к моему сообщению и обещал обсудить поставленные мною вопросы на Политбюро. Он послал мои письменные предложения на заключение Сталину (тот, будучи одновременно членом Военного совета Южного фронта, выехал в Серпухов под Москву), но от Сталина не поступило никакого заключения. Напоминание о присылке заключения также осталось без ответа. Не было его и на заседании Политбюро, когда рассматривались мой доклад и предложения по национальному вопросу. Я же требовал отмены некоторых решений ЦК, не называя имени Сталина. Ленин, понимая, что речь идет об отмене решений, принятых по предложению Сталина, поддержал меня в главном вопросе, а именно: партия должна строиться по территориальному принципу, а не по национальному. Был подготовлен проект решения, но он не был принят до получения мнения Сталина, поскольку линия Сталина играла большую роль как члена Политбюро и наркома по делам национальностей.
Я уже не мог больше ждать: надо было возвращаться на Кавказ, на подпольную работу, и я уехал, недовольный поведением Сталина. И только спустя многие годы, обдумывая случившееся, увидел, что сам допустил ошибку. Мне казалось, что раз Ленин отнесся хорошо к поставленным мною вопросам, то все и пойдет хорошо. Мне и в голову не пришло тогда попросить встречи со Сталиным как наркомнацем и в дополнение к моей записке дать свои разъяснения, послушать его замечания.
Однако вскоре, через несколько месяцев, события развивались так быстро, что мои предложения были осуществлены.
Когда в декабре 1920 г. я приезжал в Москву на съезд Советов, я не встречался со Сталиным: все не мог простить ему неправильно принятых по его предложению решений. И дело даже не в самой сути этих разногласий. У меня осталась обида на то, что он решал у нас за спиной, ни с кем не посоветовавшись.
В марте 1921 г. я был делегатом на Х съезде партии. После одного из заседаний, когда приближалось обсуждение вопроса о выборах ЦК, меня как представителя Нижегородской организации, стоящего на ленинской платформе, вдруг пригласили на совещание в Кремль. Это было часов в 7-8 вечера. В небольшой комнате собрались Ленин, Сталин, Каменев, Петровский, Каганович, наверное, и Молотов был, Шмидт, Рудзутак, Рыков. Ленин сидел за столом, Сталин позади Ленина ходил и курил трубку.
Когда Ленин предложил собрать сторонников платформы втайне от других, чтобы наметить кандидатуры для выборов в ЦК, Сталин, который все время молчал, подал реплику: «Товарищ Ленин, это же будет заседание фракции, как это можно допустить?» Ленин ответил: «Смотрите, старый и рьяный фракционер — и боится организации. Вот странно! В это время, пока мы здесь сидим, троцкисты второй раз собираются. У них уже готов список кандидатов в ЦК. Они ведут свою работу. Нельзя с этим не считаться. Надо подготовиться, чтобы не дать им возможности победить, а то они могут провести много своих людей в ЦК». Действительно, тогда на съезде авторитетных деятелей было сравнительно мало, и те в большинстве были на стороне Троцкого. На стороне же Ленина были организаторы из рабочих. Вот такой характерный обмен репликами произошел между Лениным и Сталиным. И тогда у меня со Сталиным не было личного разговора.
Еще одна публичная встреча со Сталиным произошла при обсуждении его доклада по национальному вопросу. В нем было одно место, которое я считал неправильным. Характеризуя районы России в смысле подготовленности к социалистической революции, он из Закавказья выделил Азербайджан, отнеся его к отсталым феодальным районам Востока, где речь может идти только о ликвидации феодализма.
Я знал, что азербайджанцы не могли быть с этим согласны, и ждал, что кто-нибудь из азербайджанской компартии опровергнет это утверждение, но никто из них не выступил. И тогда выступил я, выступил резко, касаясь только азербайджанского вопроса, хотя был делегатом Нижегородской партийной организации.
Это не было попыткой отомстить или чем-то подобным. Нет, это были мои принципиальные взгляды. Во-первых, я считал, что ничего нового по национальному вопросу не было сказано сверх того, что было ранее сказано и написано Лениным. Вместе с тем возникли новые вопросы, на которые докладчик не дал ответа. Во-вторых, я подверг критике концепцию Сталина о том, что Азербайджан относится к тем отсталым районам Востока, для которых советская система не подходит ввиду социальной незрелости населения.
Я оспаривал эти утверждения, считая, что Азербайджан не такой отсталый, чтобы там нельзя было создавать Советы, тем более что Советы там уже созданы, что наличие крупного центра — Баку оказывает свое революционизирующее влияние на крестьянство, на деревню.
Сталин в заключительном слове выступил против моих высказываний, заявив, что по Баку нельзя судить о всем Азербайджане, доказывал, что прав он, а не я.
Поворот в наших отношениях произошел после той роли, которую сыграла моя партийная работа в Нижегородской организации. Эти объяснения являются моими предположениями, так как я об этом со Сталиным никогда не разговаривал. Но через год, накануне ХI съезда партии, меня по телеграфу вызвали в ЦК, где сказали, что нужно идти к Сталину на квартиру. Там он принял меня тепло и передал поручение со ссылкой на Ленина и ЦК: ехать в Сибирь на помощь ленинцам, чтобы на съезде не оказалось много троцкистов.