Так было
Шрифт:
Осенью 1941 г. положение на фронте стало особенно тяжелым. Отступая, наши войска, ослабевшие, измученные в боях, встали недалеко от Москвы, в ее окрестностях. В это время на марше из Сибири и с Урала было много хорошо оснащенных и обученных дивизий, укомплектованных полностью. Но по графику движения первые эшелоны с этими войсками могли прибыть только через несколько дней, а вся масса войск — через месяц. Никаких других резервов у командования под Москвой фактически не было. Мы также не знали, есть ли такие резервы у фашистов и как близко они находятся от линии фронта. Если близко, то они имели шанс ворваться в Москву. Вопрос по существу решался тем, кому раньше удастся подбросить резервы. Так решалась судьба Москвы.
Этот
16 октября, утром, вдруг будит меня охрана (семья — кроме двух старших сыновей — была на даче, от которой немецкие мотоциклисты были замечены в 25–30 км) и сообщает, что Сталин просит зайти к нему в кабинет. Тогда в его кабинете собирались и члены ГКО и Политбюро. В восемь меня разбудили, а в 9 часов утра нужно было быть у Сталина. Все вызванные Сталиным уже собрались: Молотов, Маленков, Вознесенский, Щербаков, Каганович. Сталин был не очень взволнован, коротко изложил обстановку. Сказал, что до подхода наших войск немцы могут раньше подбросить свои резервы и прорвать фронт под Москвой. Он предложил срочно, сегодня же эвакуировать правительство и важнейшие учреждения, выдающихся политических и государственных деятелей, которые были в Москве, а также подготовить город на случай вторжения немцев. Необходимо назначить надежных людей, которые могли бы подложить взрывчатку под важнейшее оборудование машиностроительных заводов и других предприятий, чтобы его не мог использовать противник в случае занятия Москвы для производства боеприпасов. Кроме того, он предложил командующему Московским военным округом генералу Артемьеву подготовить план обороны города, имея в виду удержать если не весь город, то хотя бы часть его до подхода основных резервов. Когда подойдут войска из Сибири, будет организован прорыв, и немцев вышибут из Москвы.
Сталин сказал, что правительство и иностранные посольства надо эвакуировать в Куйбышев, а наркоматы — в другие города. Он предложил Молотову и мне вызвать немедленно всех наркомов, объяснить им, что немедленно, в течение суток необходимо организовать эвакуацию всех наркоматов.
Мы согласились с предложением Сталина. Обстановка требовала немедленно принять меры. Только, видимо, надо было это делать раньше и спокойнее, но мы не могли всего предвидеть. Тут же я вышел в комнату Поскребышева и позвонил управляющему делами Совнаркома СССР, чтобы тот вызвал всех наркомов. По нашим расчетам, через 15 минут они должны были уже быть.
Сталин предложил всем членам Политбюро и ГКО выехать сегодня же. «Я выеду завтра утром», — сказал он. Я не утерпел и по своей вспыльчивости спросил: «Почему, если ты можешь ехать завтра, мы должны ехать сегодня? Мы тоже можем поехать завтра. А, например, Щербаков (секретарь МК партии) и Берия (НКВД) вообще должны организовать подпольное сопротивление и только после этого покинуть город». И добавил твердо: «Я остаюсь и завтра поеду вместе с тобой». Другие молчали. Вообще, постановка этого вопроса была так неожиданна, что не вызвала никаких других мнений.
Сталин не возражал против такого частичного изменения плана и перешел к решению конкретных задач подготовки города на случай прорыва немцев, уточнения, какие заводы следует заминировать (автомобильный, по производству боеприпасов и др.).
В тот же день, 16 октября 1941 г., было принято постановление ГКО, предусматривающее начать немедленную эвакуацию из столицы, а в случае появления в городе фашистских танков взорвать важнейшие объекты, за исключением метрополитена, водопровода и канализации.
Была образована комиссия по спецмероприятиям в составе: Серов (заместитель Берия в НКВД), Попов (председатель Мосгорисполкома), Черноусов (председатель Президиума Верховного Совета РСФСР). В районах города были образованы тройки,
Мы с Молотовым встретились с наркомами, объяснили положение. Наркомы были буквально ошарашены самим фактом эвакуации, которая должна осуществляться за один день. Тевосян, нарком черной металлургии, сгоряча заявил, что эвакуироваться не будет. Он, видимо, не допускал даже мысли, что мы можем потерять Москву, и был убежден, что эвакуироваться не надо. Ему казалось неправильным, что все правительство уезжает. Я остановил его, сказав, что ему не все видно и не ему этот вопрос решать. «Лучше бы подумал, как хорошо организовать выезд из Москвы своего наркомата», — заявил я. Быстро составили четкий план действий, где старались все предусмотреть.
Генштаб и Наркомат обороны по предложению Сталина эвакуировались в Арзамас. Продумали вопрос о том, чтобы быстро на местах всех разместить и начать работать. Кагановичу поручили обеспечить подвижным составом эвакуацию. Кроме того, было решено, чтобы успокоить население, выдать на заводах 2-недельный заработок.
Запомнился такой разговор с Кагановичем. Когда мы вместе с ним спускались в лифте, он сказал мне такую фразу, которая меня просто огорошила: «Слушай, когда будете ночью уезжать, то, пожалуйста, скажите мне, чтобы я не застрял здесь». Я ответил: «О чем ты говоришь? Я же сказал, что ночью я не уеду, мы поедем со Сталиным завтра, а ты уедешь со своим наркоматом».
Через несколько часов я зашел к Сталину в кабинет. На столе лежала рельефная карта западной части Москвы, до Бородинского моста через Москву-реку, где были обозначены первый и второй оборонительные рубежи и возможные немецкие позиции во время городских боев. Там был отмечен и водный рубеж, на котором должны быть укрепления. На подходе к Москве, на окружной железной дороге, также должны быть воздвигнуты укрепления. Генерал Котенков указкой показывал Сталину и разъяснял, как будут отходить войска, как будет организована круговая оборона Москвы, сколько времени можно будет продержаться.
Мы все время проверяли ход выполнения решения об эвакуации. Каганович составил план отъезда наркоматов. Он звонил чуть ли не каждый час и докладывал, как идет эвакуация.
Все было очень быстро организовано и шло нормально.
Было решено, что следующим утром фабрично-заводская молодежь и техникумы пешим ходом эвакуируются из Москвы на Восток. Был составлен план их движения.
Кроме того, было поручено Щербакову выделить из партийных работников Москвы тех людей, которые должны в случае занятия Москвы немцами вечером перейти на нелегальное положение, установив адреса, связи — одним словом, уйти в подполье, что и было сделано.
Несколько часов я поспал. На следующий день, около 10 утра, на машине решил заехать на автозавод, который должен был быть заминирован. Накануне вечером директор этого завода Лихачев и председатель заводского комитета Крестьянинов позвонили мне о том, что Госбанк отказывается выдать деньги для выплаты зарплаты рабочим, и просили вмешаться в это дело. Я сразу же позвонил в Госбанк, распорядился. Мне ответили, что наличность денежных знаков уменьшается, но, конечно, решение они выполнят.
Подъезжая к заводу, увидел около заводских ворот 5–6 тыс. рабочих. Похоже, идет неорганизованный митинг. У самого входа на завод Лихачев и Крестьянинов ругаются, причем на родном «матерном» языке. Я впервые услыхал, как Лихачев разговаривает с рабочими, и спросил: что происходит, почему столько народу собралось? Лихачев объяснил, что рабочие хотят пойти в цеха работать, а он не может их пустить, так как завод заминирован. Тут рабочие узнали меня, и отовсюду посыпались вопросы: что происходит в Москве, почему правительство удрало, почему секретарь парткома завода и секретарь комитета комсомола тоже удрали? Почему никто ничего не объясняет, почему на завод не пускают?