Так и было
Шрифт:
В полдень, яркий, солнечный, даже жаркий, не заглядывая в дома, прошли хутор, поле за ним и на опушке попадали головами на запад в ожидании появления фашистских автоматчиков. Они не задержались. Обстреляв хутор из пулемета, человек пять побежали к нему посмотреть, не там ли русские. Остальные стали простреливать опушку. Самоходчики не отвечали - пусть подойдут ближе, что напрасно тратить последние патроны. И бой будет последним. Этих как-нибудь отгонят, уйти от них сумеют, а чем дальше биться?
Наверх вы, товарищи, все по местам -
Последний
Зацепились эти строчки в мозгу, и не может от них избавиться Гришка.
С первого дня выхода из окружения он стрелял только короткими, на три-четыре патрона, очередями. На опушке передвинул рычажок автомата на стрельбу одиночными. Нажал - выстрел. Нажал - выстрел. После каждого нажатия на спусковой крючок израсходуешь всего один патрон. А сколько осталось? Вынул диск, прибросил в руке - патронов тридцать. Вот столько фашистов уложить, и ладно было бы. Для этого их надо подпустить совсем близко, чтобы стрелять без промаха.
Выстрел - фашист, выстрел - фашист. Раз надо, он подпустит. Есть у него еще эфка, в правом кармане хранится автоматный патрон. Когда опустеет диск, можно вставить этот патрон в ствол и сделать последний выстрел.
Последний парад… Обидно, что наступает он в такое время. Столько маялся, всю войну пережил и напоследок… Лучше бы уж раньше. Гришка еще раз ощупал последний патрон, под правую руку положил гранату с отогнутыми усиками чеки, чтобы не возиться с ней, в случае чего зубами вырвать, и тут, совсем так, как в кино бывает, на востоке, показалось, совсем недалеко, как-то сразу и оглушительно загремело.
– Наши? На-ши-и!
– сначала спросил, потом подтвердил свое предположение Разумовский, услышав разрывы снарядов САУ-100.
Переглянулись. Пожали плечами - разве такое бывает в жизни? Поднялись. Пошли. Побежали. Но сил хватило ненадолго. И не так близко, как думали, завязался бой. Перешли на шаг. Жадно прислушивались к разрывам снарядов и пулеметным очередям.
Бой накалялся, расползался в стороны, а позади тихо. Автоматчики не преследовали и не стреляли. Не назад ли уже повернули?
Пересохшими от волнения ртами глотали оставшийся в лесу уже почерневший снег. Когда над головами запели свои пули, залегли, но не утерпели, поднялись, побежали. Увидели самоходку. Открылся люк, из него высунулся лейтенант Тымчик:
– Э-эй, ж-жи-вы? К-кухня ждет в-вас, р-ре-бята, а м-мы им с-сей-час д-да-дим п-п-прикурить!
– захлопнул люк, и САУ-100, обдав всех родным дымком, вышвырнув из-под гусениц ошметки грязи, рванула вперед.
Дома узнали: раненые командир полка майор Витко и начальник штаба безрукий майор Кордубан, остервенясь, собрали в кучу остатки пехоты, саперов, артиллеристов, поваров, сапожников, писарей, связистов и бросили в прорыв. Вперед пустили батальон огнеметных танков. Он и обеспечил успех. И спасение самоходчикам.
Последние силы Гришка потратил на то, чтобы стянуть сапоги, размотать портянки, и, довольный, откинулся к стене дома. Так блаженствовал минут пять, потом посмотрел на ноги и присвистнул - бело-розовые, размягченные, все в полосах и складках, какие-то водянистые, они что-то напоминали, что - вспомнить не мог. Посмотрел на
– Одна кожа да косточки остались». Такими были у самоходчиков ноги - несколько суток брели они по сырой земле, а чаще по воде, переобуваться было некогда.
10. До Победы всего ничего
Восьмого мая полк провел на марше. Перед ним получили НЗ, забили снарядами все кассеты, погрузили ящики с ними же и с патронами, под завязку запаслись гранатами.
– Каптерка какая-то, а не орудие, - ворчал Витька Литвинцев.
– И так тесно, а теперь и ногу поставить некуда.
– Вам, сеньор, рычаги сюда подать или в машину заберетесь?
– подковырнул Лешка Хлынов. И тут же: - Встать! Смир-р-рна-а! Товарищ командир орудия, машина к маршу и бою готова. Докладывает старорусец Хлынов.
Это он недавно назначенного командиром орудия на Т-34 Гришку так подначивал. Уже полных восемнадцать Иванову! Комбинезон на нем сидит ладно, на груди поблескивают орден Славы 3-й степени, медаль «За боевые заслуги», в самоходном полку заслуженные{1}. На голове у Гришки Иванова шлем танкистский, из-под него поблескивают веселые и безбоязненные глаза.
Целый день бежали гусеницы по булыжнику, асфальту, по ухоженным и неухоженным грунтовым дорогам, мяли глину и суглинок, прокладывали глубокие борозды в песке, поднимали тучи пыли всех возможных цветов. В назначенное место прибыли в поздние сумерки, остановились в густом и разлапистом ельнике недалеко от передовой. На ней стояла непривычная тишина. Даже немцы не вели пулеметного обстрела, который обычно начинали с вечера и не прекращали до рассвета. Поступил приказ выдвинуться на передовую и занять места в приготовленных капонирах.
Чтобы немцы не услышали шум моторов и не всполошились, пехота начала постреливать из пулеметов, и машины с двигателями, работающими на малых оборотах, одна за другой стали занимать капониры. Их разводил старшина-регулировщик. Встречал на подходе, объяснял, куда поведет, а дальше водители следили за его белой рубашкой - в темноте она была хорошо видна.
Утром самоходки и танки откроют огонь прямой наводкой из капониров, уничтожат вражеские огневые точки, подавят их огонь и впереди пехоты, расчищая ей путь, помчатся к вражеским траншеям.
Немцы молчали. Ни одного выстрела с их стороны. Свои пушки и танки были рядом, но пехотинцы забеспокоились - не собираются ли фрицы в наступление переходить?
Никогда так упорно не молчали по ночам. Стали их подразнивать. Нет, не отвечают.
Старшина встретил последнюю машину, помахал водителю руками, убедился, что он видит его, повернулся и пошел, радуясь окончанию работы и тому, что она прошла без сучка и задоринки. И все радовались. И не обратили внимания на короткую и какую-то словно бы оборванную очередь с той стороны. Там кто-то начал стрелять, а ему вроде бы по рукам дали. Пустяковая очередь, а танк встал - куда-то исчез старшина-регулировщик. На землю спрыгнул командир машины, начал осматриваться.