Так называемая личная жизнь
Шрифт:
На этот раз обошлось без объятий. Обидевшись, что Лопатин так легко согласился не провожать ее, Ксения только протянула ему на прощание руку.
"Интересно, пригласила она его на завтра?
– оставшись един в комнате, подумал Лопатин о Вячеславе.
– Если пригласила - будет проще. А может, и не пригласила. До войны было бы странно - вот так прийти, меня пригласить, а его - нет. А сейчас, здесь, в эвакуации, наверное, ничего странного - лишний рот!"
Вячеслав Викторович вернулся быстро, не прошло и десяти минут.
–
– Так и знал.
– И на что жаловалась, знаешь?
– Тоже знаю. Жаловалась, что сам же оттолкнул ее от себя, а теперь, когда она, несмотря на все, стремится сохранить хорошие отношения, не выражаю достаточных восторгов.
– Почти так. Ты умный!
– Вряд ли. Просто знаю ее как свои пять пальцев, но для этого большого ума не требуется.
– Невезучий ты, - сказал Вячеслав Викторович.
– Наоборот, везучий, - сказал Лопатин.
– Лучше поздно, чем никогда.
8
На следующий день Лопатин закончил работу на студии раньше, чем думал. В начале девятого, проработав десять часов подряд, режиссер сказал:
– До закладки дошли!
– и вынул из сценария крышку от папиросной коробки, про которую утром сказал: пока не дойдем до нее, не встанем. Перевыполнять не будем, а то завтра недовыполним.
Так Лопатин оказался у Ксении в девять часов - раньше, чем думал.
Ксения открыла после нескольких звонков. Она была в надетом поверх платья халате.
– Проходи в нашу комнату, - сказала она и распахнула первую из трех выходивших в прихожую дверей.
– Я сейчас...
Она вышла, а он стал не спеша раздеваться, чувствуя, что в этой квартире топят.
По стенам длинной прихожей всюду - и над вешалкой, и над дверьми, и в простенках - висели акварели. При слабенькой лампочке было не разобрать, какие это акварели - хорошие или плохие, но все здешние, с барханами, с саксаулом, с весенней, покрытой маками степью, с цветущим урюком.
Он разделся и вошел в большую комнату, с буфетом, высокими стульями и большим столом, на котором стояло сейчас пять приборов. Но вся эта мебель была сдвинута в сторону, не так, как она, наверное, стояла раньше, когда здесь была столовая. А к освободившейся стене приткнулись двуспальная кровать и платяной шкаф.
На стенах комнаты, так же как и в прихожей, висели акварели. Там не разобрать какие, а тут хорошие. Старая Средняя Азия! Арбы, верблюды, караваны, всадники, лошади. Под двумя акварелями, висевшими пониже, на одной из которых был изображен пригнувшийся к луке седла казак с нагайкой, а на другой - табун лошадей, Лопатин разобрал подпись: "Каразин", - и вспомнил, как в молодости читал полные занятных подробностей книжки этого превосходного акварелиста, участника туркестанских походов.
Кто-то живший раньше в этой квартире любил Среднюю Азию, собирал эти картинки Каразина, да так и оставил их здесь.
– Кто здесь жил раньше?
–
– Вот так ты всегда, - сказала Ксения.
– Неужели нечего больше спросить?
– Придет в голову - спрошу о другом, а пока это самое интересное.
– А разве тебе не сказал Вячеслав, где мы живем?
– Не спрашивал у него. Только сейчас заинтересовался, глядя на картинки.
– Нам очень повезло, - сказала Ксения.
– Это дом военного ведомства; здесь жил генерал - начальник училища, вдовый, со своим взрослым сыном, тоже военным. Он получил какое-то назначение и уехал перед самой войной, а сын как только началась война. И все их вещи остались здесь. Они отдали ключи от квартиры в КЭЧ. Это...
– Не объясняй, я знаю, что такое КЭЧ.
– И так все это и стояло. А потом, когда сюда эвакуировался из Москвы театр и некуда было поселить актеров, местные власти не знаю уж, позвонили или телеграфировали генералу на фронт, как быть с его квартирой, и он дал в ответ телеграмму, буквально такую - у нас в театре все ее знают наизусть: "Артистов уважаю. Считал бы для себя позором селить их в голых стенах. Чем богат, тем и рад! Милости прошу в мою хату. Иван Ефимов". Говорят, он всегда так подписывается - имя и фамилию полностью.
– Я знаю этого человека, - сказал Лопатин.
– Ну вот...
Кажется, Ксения хотела сказать то, что привыкла говорить в подобных случаях: "Вот так и всегда, знаешь, а не рассказываешь!" - но остановилась. Помешала вовремя пришедшая в голову мысль, что они теперь не муж и жена.
И Лопатин тоже не сказал того, что сказал бы раньше, что, наверно, скоро увидит человека, в квартире которого живет Ксения.
– После его телеграммы все оставили, как было, и заселили. Дали по одной комнате нашему народному СССР - его сейчас нет, он в Алма-Ате на съемках, нашему худруку и директору. Сначала прежнему, а теперь, когда на его место пришел Евгений Алексеевич, нам! Ну зачем ты спросил - смотри, сколько мы времени потеряли! А я так рада, что ты раньше пришел. Вчера не захотел со мной говорить, а теперь все равно придется.
– Кто еще будет?
– кивнув на стоявшие на столе пять приборов, спросил Лопатин.
– Еще наш худрук и одна моя знакомая. Она сама напросилась. В восторге от твоих сталинградских очерков и хотела тебя увидеть. Евгений Алексеевич с худруком могут немножко задержаться - здешнее правительство еще не было на нашем новом спектакле, а сегодня позвонили, что придут. Они очень любят наш театр, но такие все занятые!
– Я рано явился, у тебя, наверно, не все готово, - сказал Лопатин, хорошо знавший, что у нее никогда и ничего не бывает вовремя готово.
– Иди на кухню, докапчивай, а я посижу.