ТАК НЕ БЫВАЕТ
Шрифт:
– Я тебя люблю, – сказал он, хотя в этом уже не было необходимости.
Саша вошла в дом, осторожно ступая и почти не дыша, чтобы ненароком не разбить своё хрупкое хрустальное счастье, нежный звон которого теперь непрерывно стоял в её голове, что бы она ни делала…
Поговорить с матерью она решилась пару дней спустя, когда та, как ей показалось, была в хорошем настроении. Но так как полагаться на материно настроение особо не стоило, то накануне Саша рассказала обо всём бабушке, чтобы заручиться её поддержкой.
– Бабуль, – начала она, когда они были уже в постели.
Вера Сергеевна листала журнал и отозвалась, не отрываясь:
– Ммм?
– Я не хочу поступать медицинский.
Бабушка медленно опустила журнал на одеяло и вздохнула.
– Я знаю, милая.
– Откуда?!
– Я старая, но не слепая.
– Но…почему ты молчала?
Вера Сергеевна хмыкнула.
– А что ты хотела? Есть вещи, которые каждый должен делать сам. Твоя жизнь – тебе и решать.
– И тебе было всё равно, что я выберу нелюбимую профессию?
– Нет. Не всё равно. Меня это огорчало. Но если бы я вмешалась, то это было бы опять же не твоё решение – опять кто-то другой выбрал бы за тебя!
Саша помолчала, обдумывая. Наконец, решившись, сказала:
– Я хочу поступать в институт культуры. В Санкт-Петербурге. – Она ждала бабушкиного ответа, но так как его не последовало, добавила: – Я не знаю, как сказать об этом маме.
– Но сказать придётся, – Вера Сергеевна нашла Сашину руку, похолодевшую от волнения и тревоги, и слегка сжала своей тёплой мягкой ладонью. – Если ты решишься, я тебя поддержу… Это будет правильно.
Они принялись обсуждать, какие туда надо сдавать экзамены и как у Саши обстоят дела с этими предметами. На её столе давно лежал справочник высших учебных заведений, и если бы кто-нибудь из домашних полюбопытствовал, то обнаружил бы загнутый уголок странички, на которой содержались сведения об институте культуры: она так часто туда заглядывала, что знала её наизусть.
Наконец Вера Сергеевна сказала: пора спать, и они погасили свет, но, взволнованные этим разговором, обе долго не могли заснуть. Каждая на своей половине кровати думала о своём. Было слышно, как в соседней комнате кипят страсти бразильского сериала в пересыпку с рекламой; как мать на рекламе пошла на кухню и звенит посудой – заваривает чай…
Вера Сергеевна вдруг спросила:
– Это из-за Славика?
Саша вздрогнула под своим одеялом. Радуясь, что в темноте не видно, как она краснеет, спросила испуганно:
– Что из-за Славика?
– Из-за него ты собираешься в Петербург?.. Ладно, можешь не отвечать…
– Не только из-за него, – решилась наконец Саша, привычно удивляясь бабушкиной прозорливости. Что ещё ей известно? – Но и из-за него тоже.
– Значит, он тоже едет в Ленинград, – констатировала Вера Сергеевна, именуя этот город так, как привыкла называть всю свою жизнь: чтобы произнести Петербург, а уж тем более Санкт, ей требовалось сделать над собой усилие.
– Да. На исторический.
– Ладно, – ответила она, помолчав, – Спи. Утро вечера мудренее.
На следующий день была суббота, Елена Степановна выспалась, и когда Саша
– Леночка, обедать!
– Уже иду, – отозвалась мать и стала сворачивать разговор.
Она весело ворковала за обедом, пересказывая только что услышанные новости, а Саша тем временем набиралась храбрости. Когда мать собрала со стола тарелки и поставила их в мойку, Саша набрала побольше воздуха и…
– Мама. Я собираюсь поступать в институт культуры…
Елена Степановна медленно опустилась на стул, насмешливо глядя на дочь.
– Ку-да?! Что это пришло тебе в голову, Сашка?
– Я не хочу быть врачом.
– Но с чего… Ты же весь год готовилась в медицинский!
– Да. Но только потому, что так хочешь ты. А я не хочу.
Елена Степановна удивлённо подняла брови.
– «Хочу – не хочу»… Да что на тебя нашло?! Бред какой-то.
– Это не бред.
– Ну и кем ты хочешь быть? После этого твоего… как его…института культуры?
– Искусствоведом.
– Ба-тюш-ки! – мать всплеснула руками и уронила их ладонями на колени. – Искусствоведом! Да покажи мне хоть одного искусствоведа! Кто они? Где работают? В каких-нибудь плесневелых архивах? В музеях? На что они живут? Да это же как… – её глаза заметались в поисках подходящего сравнения, – как церковные мыши!
«Ну, всё! Понеслось», – вздохнула Саша.
Елена Степановна метала свои молнии ещё с полчаса. Когда бабушка вмешалась, стало только хуже. «Так ты знала, мама?! Знала и молчала? Это что, заговор? В моём же собственном доме!..» И так далее, и тому подобное. Когда она несколько выпустила пар, то принялась было урезонивать дочь. Но Саша твёрдо стояла на своём, и тогда мать замкнулась в презрительном молчании.
Она молчала весь остаток субботы и всё воскресенье, в упор не замечая дочь и сквозь зубы, односложно, отвечая матери. Когда вечером воскресенья Саша пришла в парк, где её дожидался Славик, он по её походке уже издали догадался, что всё плохо. Она приблизилась, и он молча привлёк её и оплёл руками, тесно привязав к себе. Он ждал, что она заплачет, но Саша только вздыхала. Им вдруг овладел страх: неужели она сдалась? – и он инстинктивно стиснул её, как будто боялся потерять. Тогда она вскинула голову и, глядя ему в глаза, сказала, отвечая на незаданный вопрос:
– Я не отступлю!
Холодная рука страха, сжимавшая его сердце, разжалась, и кровь хлынула по жилам неудержимой волной, обрушившись жарким, жадным и нескончаемым поцелуем…
В понедельник Сашу поджидал возле школы отец. День был хмурый, моросил дождичек. Он стоял под старой, исчерченной инициалами и любовными уравнениями берёзой напротив школьного крыльца, сунув руки в карманы серого плаща, и, когда она подошла, обнял её одной рукой, прижал к потёртой, знакомо пахнущей материи.