Так плохо, как сегодня (сборник)
Шрифт:
Наташа не знала.
– Скромность и достоинство. Я бы добавила: обязательность.
В Казимировне проступила учительница литературы.
– Вы помните «Кавказский пленник» Толстого?
Наташа помнила фильм «Кавказская пленница» Гайдая.
– Помните, как общались Жилин и Костылин? Они сидели в яме, как звери. Они там испражнялись, сами понимаете, – вонь, фекалии. Но даже в таких условиях они говорили друг другу «вы». Не теряли лица. Каждый уважал личность другого. А сейчас уважение пропало – к себе, к другим, к данному обещанию. Ведь что такое необязательность? Это форма хамства.
Появился Бабир и принес
– Вы знаете, почему Пушкин стрелялся с Дантесом? – спросила Казимировна.
– Это все знают, – удивилась Наташа. – Из ревности.
– Слишком просто, – покачала головой Казимировна. – Там другое. Дантесу было двадцать два года. Ослепительный красавец. Он влюбился в Натали до умопомрачения. Существуют его письма: какая сила чувства, какая высота. Натали не могла устоять.
– Изменила? – удивилась Наташа.
– Что вы… Ни в коем случае. Тогда жили с Богом. Об измене не могло быть и речи. Но Натали полюбила Дантеса. И созналась. Когда Пушкин ее прямо спросил, она прямо ответила. И тогда его мир рухнул. Натали – это был тот островок тверди, на котором Пушкин стоял в океане жизни. И этот островок треснул под ним. Пушкин был невыносим в ту пору. Дантес испугался, может, не испугался, но решил со всем покончить, и женился на Екатерине Гончаровой – сестре Натали. Он как бы сказал своим поступком: все, я отхожу в сторону. Но дело было не в Дантесе, а в Натали, в ее душе, которая любила другого.
Пушкину оставалось тело без души. А ему этого не надо. Ему не надо ничего, кроме ее любви. Пушкин стал искать смерть и нашел. Дантес не мог увернуться от дуэли. Пушкин его, что называется, доставал. Он как с цепи сорвался. Всем надоел. Устремлялся навстречу своей гибели. И погиб. Булгарин произнес такую фразу: «Великий был человек, а пропал, как заяц».
Наташа молчала. В школе она проходила, что Пушкин – наше ВСЕ. А Дантес – гнида. А у Казимировны получалось, что Дантес – вовсе не гнида, а возвышенный юноша, сошедший с ума от любви. Может быть, для нее Дантес – это старшеклассник Сережа, обезумевший от страсти.
«Она что-то знает», – заподозрила Наташа. Но Казимировна смотрела честно, без двойного дна. Она была симпатичная – тот же открытый лоб, локоны собраны в пучок на затылке, вокруг глаз легкая усталость. Уставшая девушка.
– Пушкину было тридцать семь лет. По тем временам старик. Но в нем текла кровь его черных предков. Когда он танцевал на балу с дамой, его лицо было наравне с декольте.
– Почему? – не поняла Наташа.
– Потому что он был маленького роста. Дамы на голову выше. Его лицо почти утопало в ложбинке между грудями. И он всхрапывал и шаркал ногой, как конь. Бил копытом. Его раздирало желание.
– Откуда вы знаете?
– Из воспоминаний современников. Откуда еще?.. Вы же видели на картинах: какие были декольте. До сосков. Ноги прятали под длинными юбками, а верх обнажали.
– А сейчас носят мини до трусов и декольте до сосков.
– Дело не в длине юбки, а в том, что никто не соблюдает заповеди.
– Какие заповеди? – спросила Наташа.
– Не прелюбодействуй. Не сотвори себе кумира. Мечтают поймать журавля в небе. А когда поймают и рассмотрят поближе, увидят, что это всего лишь раскрашенный воробей.
«О чем это она?» – обеспокоилась Наташа.
– Вы
Наташа тяжело вздохнула.
– Вы устали? – посочувствовала Казимировна. – Может, кофе?
Появился Бабир. Принес последние панели.
Казимировна дала Бабиру на чай. Обернулась к Наташе, раздумывая: дать ей денег или это неудобно. Все-таки они беседовали на возвышенные темы, а взятка унижает человека, особенно маленькая.
Всю дорогу обратно Наташа тяжело молчала. Она увидела своими глазами и почувствовала кожей: какой добротный и налаженный дом у Сережи. Его дом – его крепость, и его оттуда не выдрать, не выцарапать ни ногтями, ни словами, ни сексом. Она, Наташа, может стараться изо всех сил, у нее ничего не выйдет. Наташа превосходит Казимировну по многим позициям: по возрасту и по сексу, и тем не менее Казимировна – жена и ею останется. А Наташа просто восполняет недостающий секс и тем самым укрепляет семью. Она укрепляет – кухней и собой. Вот ее функция.
Машина остановилась возле Наташиного дома. Она расплатилась с Бабиром, сказала что-то незначащее и спрыгнула на землю. Побежала в свой подъезд, Бабир проводил ее глазами, увидел, что девушка расстроена. Красивая, а плачет. Красоту портит.
Наташа отпирала свою дверь и плакала, боялась, что кто-то из соседей выйдет и спросит: что с вами?
Влетела в свою квартиру, обрушилась на диван и зарыдала в голос. Что собственно произошло? Она и раньше знала, что Сережа семейный и уходить от жены не собирается. Но одно дело – знать, а другое – увидеть. Наташа своими глазами увидела, что Казимировна навсегда, а она – на время. Время работает против Наташи. У страсти есть один изъян: привычка. Привычка убивает страсть. Значит, их отношения обречены. За Казимировной прошлое. А прошлое – как корни у дерева. Прочно держат.
А что бы она хотела? Отобрать у Казимировны мужа, построить свое счастье на ее слезах? Именно так она и хотела. Кто-то должен был рыдать – Казимировна или она. Рыдает она, а Казимировна радуется новой кухне. Поднялась злоба на Сережу. Зачем было начинать отношения, если у них не будет развития. Это как ребенок в утробе: созрел, а родиться не может.
«Не-на-ви-жу», – прошептала Наташа.
А за что? Он ей ничего не обещал. Более того, он сразу честно сказал, что занят. Но их потянуло друг к другу, как железо магнитом. Они совершили грех прелюбодейства. А теперь опустилось возмездие. Лежи и рыдай. А что дальше? Дальше – покаяние. Надо завязывать с этой любовью, как с привычкой курить. Трудно, но возможно. Появится другой, свободный, и она его полюбит, потому что ХОЧЕТ полюбить. Она его еще не видела, а уже любит… Но прежде, чем залезть на другое дерево, надо слезть с предыдущего.
Заповедь «не укради» – соблюдать легко. «Не убий» – и того проще. Воров и убийц в обществе – ничтожный процент. А вот заповедь «не прелюбодействуй» – это действо всем любо, и никто не противостоит. Позволяют себе. И сколько от этой вседозволенности бед, измен и предательств, и даже самоубийств. В сущности, все беды от измен и предательства. От несоблюдения одной маленькой заповеди. Одной из десяти. А если бы все хором запретили себе сладкий грех, даже не думали в ту сторону, пресекли на корню – какая настала бы жизнь: чистая, ясная, строгая…