Так плохо, как сегодня (сборник)
Шрифт:
Кира подумала над сказанным. Сделала заключение:
– Ты не можешь начать новую жизнь и не можешь застрелиться. У тебя только один выход: воспевать свою убогую жизнь.
Сидоров промолчал.
– Обиделся? – проверила Кира.
– С такими, как ты, в разведку не пойдешь, – посожалел Сидоров.
– Какая разведка на фиг? – удивилась Кира. – Это пятьдесят лет назад в разведку ходили, на животе ползли. А сейчас разведка со спутника… Знаешь, в чем твое счастье? Твое счастье в том, что ты не догадываешься, КАК ПЛОХО ТЫ ЖИВЕШЬ.
Вот тут по Кириным расчетам Сидоров должен был возмутиться и даже, может быть, вскочить. Пойдет разборка. Потом примирение. И все кончится тем, что они заснут рядом. И она положит голову на его плечо. Можно даже
Из-за шкафа донеслось ровное дыхание. Офицер уснул. Не отреагировал. Странно даже. Уснул, медведь несчастный.
Сидорову снилась финская баня с громадными раскаленными камнями на топке. Когда на камни попадали брызги воды, они отвечали адским шипением. Вдруг отворилась дверь, и кто-то швырнул на камни его сына. Сидоров проснулся от собственного крика. Проснулся и сел и в ту же секунду понял, что этот ужас был сном. СНОМ. А наяву он в чужой комнате, и перед ним стоит голая баба. Сидоров подумал, что это продолжение сна. Видение № 2. Но, проморгавшись, понял, что это Кирка. Стоит и таинственно улыбается.
Сидоров чего-то испугался, спустил ноги на пол и начал торопливо одеваться.
– Да ладно, ложись, – добродушно сказала Кирка. – Испугался…
Она отошла. А Сидоров продолжал и продолжал застегивать свои бесчисленные пуговицы. Потом подхватил шинель и вышел через окно. Как и вошел.
По небу быстро плыла луна, значит, ветер гнал облака. Было и темно и светло одновременно. Кирка смотрела, как он уходит с прямой спиной, твердо ступая сапогами.
– Эй! – позвала она. Не спросила, как зовут. Но тут же сообразила: Миша. Как того, из моря. – Миша! – окликнула Кирка.
Но Сидоров прибавил шагу, свернул за угол и стал недосягаем для глаза.
Кирке стало обидно. Вот. Ушел. Порядочный мужик. Любит свою бабу двадцать три года. И все. И она за ним как за каменной стеной. А Кирке все какие-то прощелыги попадаются. Други игрищ и забав. Бог с ними, с путешествиями. Осесть бы с порядочным человеком. Дите родить, комнату свою, прописку московскую. Все как у людей. Кирка стала толкать шкаф на место, но он кренился набок. Норовил упасть. Пришлось нагнуться, тащить за нижнюю планку.
Сидоров влез в первый попавшийся автобус. До отхода поезда – два часа, и он успеет на вокзал в любом случае, даже если этот автобус идет в другую сторону.
Спать не хотелось, но настроение было мутное. Почему-то опять вспомнилась актриса с ее сыном. Бабе под шестьдесят, а парню восемнадцать. В сорок лет родила. Вот и нервничает. Это ему, Сидорову, – он задастый. А матери – сыночек единственный, и не для того она его растила, копила, чтобы армия развинтила по частям. Хорошо еще с Афганистаном завязали. А то и вовсе получила бы без рук, без ног. Она сказала: «Вы же не собака». Вот именно, что собака, которая стережет чужое добро. А что у него есть своего? Шесть соток садового участка, дома стоят, нюхают друг друга окнами. И все за бетонным забором, как в зоне. Только колючей проволоки не хватает. Даже эта проститутка понимает, как плохо он живет. Сидоров вдруг увидел ее светящееся в темноте перламутровое тело с тугими резиновыми грудями, с бедрами, грешным треугольником. И чего сбежал?
Но он уже сбежал от Кирки и не доехал до вокзала. И болтался по улицам и переулкам в неизвестном каком-то маршруте.
Дружба превыше всего
В этот день, так же как и в предыдущие, прораб Денисов пришел домой, жена подала ему тарелку с борщом. Денисов, как итальянцы, обедал в шесть часов вечера. А то, что у нас обед, – у итальянцев и у Денисова считалось второй завтрак. Даже если бы Денисов захотел обедать, как все советские труженики, у него бы ничего не вышло. В деревянной времянке, из которой он руководил стройкой, постоянно толклись и сновали люди, постоянно недоумевали и качали права. Денисов напоминал себе то дрессировщика, действующего кнутом
Однажды ночью Денисову приснился сон, будто к нему пришли инопланетяне и продиктовали какую-то формулу. Денисов тогда же, во сне, решил отнести эту формулу начальнику строительного главка Болотину. Болотин тоже был своего рода дрессировщиком, но на высшем уровне. У него был другой цирк и другие возможности. Проснувшись утром, Денисов понял, что половину формулы он помнит, а вторую половину нет. Денисов записал то, что помнил, на бумажке и показал своей дочери Лене, студентке физико-математического факультета. Лена посмотрела на бумажку и сказала, что это не абракадабра. Это действительно математическая мысль, заключенная в формулу, однако незаконченную. Денисов стал ложиться спать в надежде, что инопланетяне придут опять и продиктуют формулу повторно. Но больше они не приходили. Денисов понял, что удача дается в жизни один раз. А если ты ее не ухватил, то, стало быть, не достоин. Живи так.
В этот день, так же как и во все предыдущие, жена Денисова Александра, сокращенно Сашуня, а еще короче Шуня, поставила перед Денисовым тарелку с борщом, а сама села напротив с таинственным, почти заговорщическим видом. Денисов набегался за день, наорался и вида Шуни не заметил. А дело было вот в чем: Шуня работала в Научно-исследовательском педагогическом институте, сокращенно НИПИ, готовила кандидатскую диссертацию на тему «Сравнительный анализ времяпрепровождения среднеазиатского старшеклассника и прибалтийского». У НИПИ было два лабораторных города – Баку и Рига. Может быть, эта тема и имела серьезные научные перспективы, а может быть, и нет. Но сотрудники НИПИ с большим энтузиазмом устремлялись летом на Рижское взморье, а осенью на Каспийское побережье. Руководителем отдела была некая Галина Вольская – разведенная, но не смирившаяся. Ею владела обида на человечество, временами переходящая в ненависть. Она обиделась раз и навсегда и на всех без исключения. В том числе и на старших школьников, вместе с их времяпрепровождением.
– Ты знаешь, что у твоего мужа с женой Болотина шуры-амуры? – спросила Вольская у Шуи и.
Слово «шуры» напомнило Шуне ее собственное имя Шура, и она не сразу поняла, о чем ей говорит начальница отдела. Потом она догадалась, о чем речь: «шуры» – это шуровка, значит, некрупная деятельность. А «амуры» – это любовь. Итого: любовная интрижка.
Шуня поняла, но не поверила. Болотин был большим начальником, а Денисов простым прорабом. Вряд ли жена Болотина стала менять начальника на подчиненного. Это во-первых. Во-вторых, Шуня и Денисов жили уже почти двадцать лет и никогда не задавались вопросом: хорошо они живут или плохо? А раз не задавались – значит, хорошо. То, что хорошо, бывает незаметно. Как здоровье. Заметна только болезнь. В-третьих, их связывала дочь. В детстве Лена переболела полиомиелитом. Одна ее нога была короче другой, и хромота могла стать на пути к ее женскому счастью. В ее лице уже появилась покорность калеки, и было похоже, что Лена нужна будет только им: ей и ему. И больше никому. Общее несчастье связывало Денисова с Шуней не только узами, но и путами, чем-то более нерасторжимым, чем просто любовь.
Шуня не стала возражать своей начальнице, чтобы не обижать ее. Ведь Вольская по-своему старалась. Это был ее вклад в дружбу. Однако в этот день Шуня внимательнее, чем обычно, вглядывалась в своего мужа. Но он ел свой борщ так же вдохновенно и увлеченно, как всегда. Денисов с удовольствием ел, с удовольствием спал, смеялся, ругался. Жил с удовольствием. У него был вкус к жизни, может быть, это и нравилось в нем жене Болотина. А Болотин, возможно, жил в хроническом насморке: без обоняния и с тяжелой головой.