Так плохо, как сегодня (сборник)

Токарева Виктория Самойловна

– Тебе что, морду жалко? – упрекнула Шуня.

– Конечно. Люди свои машины берегут. Железо. А тут морда.

– Но вы же друзья. А дружба превыше всего.

– Вот именно, – согласился Митя. – Буду я подвергать друга испытаниям, тем более из-за баб…

Митя объединил Шуню и Болотину в одну подгруппу, именуемую «бабы». И это было, в общем, справедливо. Они обе бабы, хоть и соперницы. Лучик надежды рассеялся. Шуня заплакала. Мите стало ее жаль.

– Ну давай я скажу, что у него язва, – предложил он.

– Только большая. А то он не испугается.

– Хорошо. Большая и глубокая, – пообещал Митя.

– Позвони ему на работу. Прямо сейчас. Он там.

Луч надежды снова вспыхнул и осветил Шунино лицо.

Митя

снял трубку.

– Скажи ему, что он плохо выглядит. Что у него цвет лица как застиранная тряпка, – торопливо продиктовала Шуня.

– Ты меня не учи, – с раздражением одернул Митя. Его раздражало то, что он позволил накинуть на себя вожжи и шел на поводу. – Я сам знаю, что сказать… – Митя повел головой и плечами, как бы желая освободиться от вожжей.

Болотин отпустил машину и пошел домой. Ключи у Болотина были, но он никогда ими не пользовался. У них с женой был ритуал: он звонил в дверь, она отпирала и встречала его. Она всегда была дома и всегда встречала мужа. И любое дело казалось по плечу, когда знаешь, что тебя ждут и встречают.

Жена была человеком тщеславным. Болотин знал этот ее недостаток, или достоинство, или то и другое одновременно. А правильнее всего: недостаток, переходящий в достоинство. Итак, жена была человеком тщеславным и любила поражать. Талантов у нее не было, поражать талантом она не могла, поэтому поражала нарядами, обедами, собой. И немудрено, что кто-то ошалел, попав под колеса ее тщеславия. Болотин поверил сегодняшней посетительнице, круглоглазой и глуповатой, как дура. Но он любил жену больше, чем себя. Любят, как правило, для себя, так, чтобы самому было комфортно. Болотин любил жену для ее самой – редкий, но все же встречающийся случай. Размышляя о ее зигзаге, Болотин пришел к выводу, что она заскучала, а состояния скуки она не переносила физически. Она просто заболевала от скуки. У нее скисала кровь и отстаивалась слоями, как старая простокваша. Когда дереву не хватает воды, оно высасывает воду корнями из песка, из камней, из чего угодно. Так и его жена: вытягивает впечатления из ничего. Болотин понял, что жену надо чем-то занять. Ей было под сорок – возраст, подходящий и для детей, и для внуков. Надо занять ее ребенком, пусть взращивает нового человека. Это не надоедает. Лет через десять, когда устанет поражать, скука станет основным содержанием ее жизни. И значит, сегодня надо спланировать ее дальнейшую жизнь. Составить перспективный план, как в строительстве. Сама жена не заглядывает дальше завтрашнего дня. Это тоже недостаток и достоинство одновременно.

Болотин вошел в дом и увидел на вешалке шубу, которую он купил своей жене на годовщину их свадьбы. У него не было лишних и свободных денег. Болотин отдал за эту шубу все деньги, которые он заработал за много лет честным красивым трудом. И ему внезапно стало обидно, он почувствовал себя дурачком. Болотин взял эту шубу, сложил вдвое, потом вчетверо, потом в восемь раз. Мех был дорогой, легкий, как шелк. Шуба послушно складывалась. Жена стояла рядом и внимательно смотрела на его действия.

– Что ты делаешь? – не поняла она. Болотин не ответил, прошел на лестничную площадку. Там он откинул крышку мусоропровода и стал заталкивать шубу в его разверстый зев. Потом захлопнул крышку, и шуба, шурша, полетела вниз вместе с остатками еды, пылью и прахом – отходами человеческого житья.

– Что ты делаешь? – оторопела жена, но Болотин снова не удосужился ей ответить.

Он, конечно, любил жену для нее самой, но очень захотелось дать ей затрещину, для нее же самой. Однако осквернение шубы было больше, чем затрещина. На этом можно было успокоиться.

Болотин пошел в дом, а жена помчалась по лестнице вниз, в тапках и махровом халате. Ей удалось вытащить из влажной и достаточно зловонной кучи свою голубую шубу. Вышла во двор и долго трясла. Шуба практически не пострадала. Болотин вывернул ее наизнанку, и мех как бы не заметил

всего, что случилось. Но жена Болотина знала, что теперь уже не сможет надеть ее на плечи с прежней гордостью и радостью. Не сможет поражать, потому что куча мусора навсегда теперь прилипла к шубе в ее воображении. Болотина пошла по лестнице на свой этаж и как бы видела себя со стороны, роющуюся в яичной скорлупе, детских бумажных подгузниках, картофельных очистках, рыбных потрохах. И это выглядело как рисунок ее жизни. Она заплакала и, плача, вернулась в квартиру. Болотин ни о чем не спросил. Он сам разогревал себе еду и делал это неправильно. Масло горело на сковородке. Жена забрала у него сковородку и нож – это были ее орудия производства – и сделала все так, как надо. Ее слезы то и дело капали на раскаленный круг электроплиты, раздавался треск, потому что слезы мгновенно закипали. Треск походил на маленький взрыв. Болотин сидел среди этого маленького артналета и читал газету, подняв брови. У него была такая манера: читать с поднятыми бровями.

Митя Большаков обещал Шуне язву и поэтому в первую очередь обследовал Денисову желудок. Он заглянул в желудок японской трубкой с лампочкой на конце под названием гастроскоп и увидел там язву – ту самую, которую обещал. И даже не одну, а две, расположенные друг против друга. Было похоже, что они с Шуней накаркали болезнь. Но Митя был убежденный материалист и знал, что за одни сутки такую болезнь не накаркаешь. Она существовала в Денисове давно, может быть, даже несколько лет, но существовала бессимптомно и о себе тактично помалкивала. А может, иногда и напоминала, но Денисову некогда и скучно было ее слушать.

– Я не имею права отпустить тебя домой, – сказал Митя своему другу. – Я должен оставить тебя в больнице и уже сегодня вечером начать курс оксифероскорбона.

– Я не могу остаться. У меня сдача объекта, – не согласился Денисов. – И у меня свидание. Любовь и Труд.

– Сейчас речь идет не о Любви и Труде, а о Жизни и Смерти, – возразил Митя. – У тебя две язвы сантиметр на сантиметр.

– А это много? – спросил Денисов, так как в строительстве домов один квадратный сантиметр – практически ничто.

– В твоих шлакоблоках мало, а в желудке много. Если не удастся закрыть, придется резать. Удалять две трети желудка.

– А одну треть нельзя?

– Что ты торгуешься? Он же не из золота, твой желудок.

Из золота, не из золота, но все же не шлакоблоки, а жизненно необходимый орган, выполняющий в организме роль печи, в которую загружается топливо. И почему надо эту печь разбирать на две трети… Такая перспектива озадачила Денисова. Однако Труд и Страсть звали, и их голоса были сильнее, чем голос инстинкта самосохранения.

– Я подумаю…

– Можешь не думать, – разрешил Митя. – Я тебя не отпускаю.

Денисову неожиданно понравилась такая постановка вопроса. Он устал за всех думать и принимать решения. Очень удобно, когда это делают за тебя.

Денисов позвонил домой и попросил жену принести ему мыло, щетку, тапки и книгу Маркеса «Сто лет одиночества». Книга была толстая, ее можно было долго читать, а главное, начинать с любого места, не обязательно с начала.

Переговорив с Денисовым, Шуня поняла – Митя перевыполнил программу. Он не только напугал его, но и запрятал в больничных стенах. И если Шуня, как часовой, будет охранять эти стены, то к Денисову будет практически не прорваться.

На другое утро Шуня понесла в больницу все необходимое, а Мите – флакон французских духов как награду за службу. Но Митя награду не взял, а объяснил Шуне, что Денисову нужны: протертая пища, режим и сон. Митя выглядел обеспокоенным. Так бывает с актером, который вживается в образ и уже не может отличить, где он сам, а где его герой.

– У тебя такой вид, как будто мы не договаривались, – улыбнулась Шуня.

– Может быть, мы и договаривались, но у него действительно язва, большая и глубокая. И не одна, а две.