Такая большая любовь
Шрифт:
«Я был никчемным человеком, — думал Владимир, — и вдобавок обманутым мужем. Я думал, что поддерживаю некий фасад. И этот фасад растрескался, превратившись в посмешище… Но почему тогда она хотела выйти за меня?»
Ибо когда великолепная мадемуазель д’Олеон-Водан, дочь мелкого судейского без всякого состояния, бросилась ему на шею, когда засвидетельствовала ему безмерное восхищение, необъяснимое благоговение, ошеломленный Владимир все отнес на счет любви. Теперь, накануне старости, он понял.
«Она выходила замуж за графскую корону, за титул, за дом на Аллее,
Владимир положил в коробку пылкие письма и фотографии, наделившие лицом, усами, плечами, руками — словом, реальностью его незадачу. Не спеша вновь завязал розовую ленту.
«Если бы хоть Минни начала тремя-четырьмя годами раньше, у меня было бы утешение думать, что этот гаденыш Лулу не мой сын. Увы!»
Граф застегнул манжеты, немного запачкавшиеся из-за уборки, надел пиджак и черную фетровую шляпу. Уже выходя, заметил, что забыл очистить совок, и выбросил его содержимое в окно безразличным жестом. Снизу донеслись вопли: госпожа Александр получила все себе на спину. Она еще кричала, изрыгая грубые ругательства, когда граф Владимир пересек вестибюль, направляясь к выходу.
— Вот именно, мадам Александр, я сру на вас, — сказал он ей спокойно своим тонким голосишком.
Консьержка застыла в изумлении. Никто никогда не слышал, чтобы господин граф употребил подобное слово.
Он вернулся, лишь когда все уже расселись за столом у каноника. Вошел с опозданием на две минуты, держа в одной руке слишком тяжелое для него огромное зеленое растение, а в другой — коробку от «Кастельмуро».
— Но… в чем дело, Влад? Разве сегодня у кого-нибудь праздник? — удивилась мадемуазель де Мондес.
Владимир поставил зеленое растение прямо посреди стола; густые, как на кусте, листья достигали бронзовой люстры, обрамленной кисеей.
— Таким образом, — произнес он, — я больше совсем не буду видеть мою жену, и ее лицо перестанет докучать мне при единственных обстоятельствах, когда я еще имею случай ее видеть. — Потом, протянув Лулу коробку из-под шоколадных конфет, добавил: — Отдашь своей матери, думаю, это ее.
— Влад! Делать такое в присутствии аббата! Ты с ума сошел! — вскричала мадемуазель де Мондес, в то время как Минни, обмякшая на стуле, казалось, была на грани обморока.
Старая дева сбегала за своим флаконом с английской солью и стала совать его под нос брату.
— Займись лучше племянницей. Похоже, она в этом нуждается больше, чем я! — сказал, вставая, каноник и гневно бросил салфетку на середину стола.
Потом заперся в своем кабинете, решив подкрепиться несколькими ложками меда.
Не обращая ни на кого внимания, граф Владимир
XI
Прошло еще восемь дней, поскольку ничто никогда не шло быстро в особняке Мондесов. Но друг с другом тут больше не разговаривали. Минни не говорила со своим сыном. Влад не говорил с Минни. Эме перестала говорить и с Минни, и с Владом. А каноник, дабы не скомпрометировать себя, не обращал ни слова вообще ни к кому.
Одна только Тереза время от времени плаксиво спрашивала мадемуазель де Мондес:
— Ну а мне-то как быть, мадемуазель?
— Ах, я вас умоляю, девочка моя! Во-первых, все из-за вас.
— Но в конце-то концов, мадемуазель, это же я беременна!
Одним прекрасным утром Влад вошел в кабинет каноника, чтобы позаимствовать у него листок бумаги.
Каноник уже дошел до последней главы своего труда о фокейской колонизации. Несмотря на семейные драмы, эта работа шла у него быстрее, чем он рассчитывал. Можно было даже подумать, что беспокойная атмосфера в доме стимулировала его ум.
«Итак, как мы видели выше, фокейцы устанавливали торговые фактории вдоль берегов, — писал он, — но не старались завоевать окрестную страну или навязать тираническую администрацию народам, с которыми торговали. Их марсельские потомки, которые в 1650 году основали Африканскую компанию, предшественницу Индийской, продолжали следовать этим мудрым принципам…»
«А вот это англичанам — бац! Пусть получат», — сказал он себе, не думая о том, что его работка вряд ли попадется когда-либо на глаза британскому читателю.
Видимо, заимствование листка бумаги было всего лишь предлогом, поскольку Влад остался. Заметив его затянувшееся присутствие, каноник отложил перо. Влад, очевидно, хотел что-то ему сказать, но не мог подобрать слова. Прошло несколько минут. Наконец Влад решился.
— Было бы ошибкой, не правда ли, дядюшка, разводиться в моем возрасте? — спросил он.
Каноник не торопясь взвесил все составляющие своего ответа.
— Конечно, друг мой, — сказал он. — И не только с христианской точки зрения, которая одна должна иметь для меня значение. Если твоя супруга, как я, боюсь, догадался, была тебе неверна, это еще не причина, чтобы ты нарушал закон Божий и делал из ее греха повод для скандала… Я пытаюсь представить себе твои чувства. Насколько могу. О! Я понимаю: простить изменившую жену очень мило, однако наш Господь не был женат… Только задайся вопросом: к чему тебя приведет развод? Тебе больше пятидесяти лет. Твоя жизнь прожита.
— И плохо прожита, — уточнил Влад. — В сущности, я вообще зря женился. Я был последним из Мондесов. Хотел продолжить род. И вот вам результат! Прожил без радости в тени этой великанши…
Каноник принялся расхаживать по кабинету. Прошелся своими крошечными ботиночками с немного вздернутыми носами по нескольким рассыпанным извещениям, помахивая при этом, как индюшачьим хвостом, полами своей сутаны, отчего вспархивали редкие белые волосики, еще остававшиеся на его маленьком сморщенном черепе.