Такая долгая жизнь
Шрифт:
— Нет, почему же? — возразил Шатлыгин. — Напротив.
— Так вот — мельчайший атом и наша Вселенная имеют одну и ту же структуру… Сколько раз я видел на тумбах афиши с крикливыми заголовками: «Есть ли жизнь на Марсе?» Не скоро еще на этот вопрос мы, наверное, получим ответ. Но что такое Марс? Просто одна из частиц мирового пространства. Электрон! Даже не атом, а электрон! А вы, Валерий Валентинович, как и любой человек, состоите из миллиардов и миллиардов атомов, и каждый из них в миниатюре — наша Солнечная система. Что же вы, хотите, чтобы мы, медики, решили бы эту непомерную
— Очень интересно, — искренне сказал Шатлыгин. — А что все-таки со мной?
Павел Петрович несколько смутился.
— Что с вами? Будем искать вместе. Сначала вам надо учиться ходить. Да, да! Ходить. Как учится ребенок. По шажку! Я не могу пока сказать, почему кора головного мозга, а проще сказать — мозг, который командует, регулирует, направляет каждое ваше движение, забыл о своих обязанностях. Но если так случилось, то мы должны ваш мозг, как школьника, обучить этому заново. Короче, каждый день — прогулки. Пусть сначала это будет сто — двести шагов. Как только будете чувствовать напряжение — остановитесь, лучше присядьте, благо скамеек в нашем парке полно. Отдохните. И снова. Но поначалу не очень увлекайтесь. Все должно быть постепенно. Читать старайтесь поменьше… И что-нибудь легкое. Воспоминания — только приятные. Через каждые два часа заходите ко мне.
К концу месяца Шатлыгин мог уже пройти без передышки два-три километра.
Санаторный парк стал мал. Шатлыгин в хорошую погоду ходил в горы.
Как-то Валерий Валентинович поймал себя на мысли о том, что горы — это возможность побыть с самим собой, со своими воспоминаниями.
Каждый раз, когда он поднимался в горы и видел оттуда глубокое, синее даже в январе море, оно ассоциировалось у него с другим морем — Балтикой…
После побега из ссылки ему нельзя было оставаться в России, и товарищи устроили ему выезд через Ревель с подложными документами за границу. По документам он значился поляком. Ежи Сабиком. Под этим именем он и прожил в Германии до четырнадцатого года, до августовских дней, когда началась первая мировая война.
Шатлыгин работал грузчиком в Ростокском порту. Помогли ему туда устроиться два поляка, социал-демократы, так же как и он эмигрировавшие из России.
Зарубежное бюро ЦК РСДРП возложило на эту тройку обязанность переправлять в Россию нелегальную литературу.
Через год оба поляка, по решению своей организации, вернулись в Польшу, а вместо них приехали два других и одна девушка — Ирена.
Прежде Шатлыгин и поляки жили «коммуной»: снимали комнату в старом городе недалеко от портовых пакгаузов, вместе харчились.
С появлением Ирены «коммуна» перестала существовать: один из поляков, Вацек, был влюблен в Ирену и хотел на ней жениться.
Нельзя сказать, чтобы полька была красавицей, но она отличалась веселостью, непосредственностью.
Шатлыгин хорошо помнил, что Ирена любила ходить босиком по прибрежной песчаной кромке, омываемой низкими волнами Балтики. Он тоже нередко ходил с ней… Во время этих прогулок они говорили о революции, о новой России, о жизни, о семье, обо всем.
Как-то
— Любовь и семья! Я все это признаю. Но у мужчины должно быть что-то еще…
Узнав ее поближе, Шатлыгин понял, что у этой девушки сильный характер, что она серьезно относится к революции.
Ирена чаще других отправлялась курьером в Россию: у нее были настоящие документы, она приходилась племянницей крупному польскому земельному магнату, имя которого было широко известно.
Потом была революция, гражданская война. Они потерялись. Спустя много лет он получил письмо с заграничным штемпелем. Письмо из Польши. Из него он узнал, что Ирена все-таки вышла замуж за Вацека и у нее двое сыновей…
Никогда прежде за всю жизнь у Шатлыгина не было столько свободного времени, как теперь.
Следуя совету Павла Петровича, он старался предаваться приятным воспоминаниям. Но не всегда получалось так. Воспоминания о пережитом приходили разные, как сны: легкие и тяжелые, отрывочные и долгие, последовательные, размытые временем и четкие, контрастные. Это были звенья одной цепи — его жизни, но они не были связаны воедино хронологической последовательностью. Воспоминания текли, как течет весенний ручей из-под тающего снега — свободно и неприхотливо, сам выбирая себе русло.
Он отчетливо помнил себя с четырехлетнего возраста — тогда умерла мать. Как и всякий ребенок, он не мог до конца постичь страшный смысл случившегося. Отчетливо помнил только страх, который преследовал его, особенно ночью. Ложась в постель, маленький Валерий тотчас же укрывался с головой и, боясь шевельнуться, лежал с таким чувством, будто ему рассказывали долгую страшную сказку.
Вскоре в их доме появилась мачеха. Никакого заметного следа в его жизни она, женщина тихая и бесцветная, не оставила.
Отец был целиком занят работой на шахте: выбился в штейгеры — горные мастера — и очень гордился этим. Хотел, чтобы сын пошел дальше, и с нетерпением ждал, когда Валерий окончит гимназию, а потом институт. Но сын не оправдал надежд — с четвертого курса его исключили за распространение среди студентов революционных прокламаций… С этого начался его путь в революцию.
В этот день, как обычно, Шатлыгин пошел в горы. Он медленно поднимался натоптанной тропинкой, вьющейся меж сухого колючего кустарника.
Добравшись до «Чертова зева», он сел на камень передохнуть. Отсюда открывалась удивительная картина. Он живо представлял себе, как миллионы лет назад здесь вздыбился мировой океан. Клубы обжигающе-горячего пара взвились в небо, заволокли все серо-пепельным, непроницаемым.
Вырвавшаяся из недр, внизу бушевала грозная огненная лава. И не было ни неба, ни земли, а были только две стихии — огонь и вода.
Дыбилась, лопалась непрочная кора, и из разверстых кратеров, как из огромных ран, текла густая темно-красная «кровь» Земли. Рождался новый материк.