Такая долгая жизнь
Шрифт:
Бесшумно вошли в воду. Она была еще довольно холодной. Как только взмывала ракета и освещала все мертвенно-бледным светом, окунались с головой, пережидая, пока не погаснет свет.
От берега отошли с километр, а было им всего по грудь. Родное море… Если бы было оно глубоким, пришлось идти бы им у самого берега, а там всюду немцы…
Так они двигались вдоль береговой линии, ныряя в воду при свете ракет и в те секунды, когда жало прожектора скользило по поверхности.
Сначала Пазон хотел было сохранить пистолет сухим: держал его над головой, когда нырял.
— Немцы
И то правда… Не ровен час, немцы заметят…
Продрогли они за три часа сильно. Нелегко было брести по горло в воде, то и дело ныряя, подолгу сдерживая дыхание под водой.
Не рассчитали ребята немного. Забрезжило на востоке, а они только подходили к мысу Вареновскому, который был занят немцами. Еще розовели облака, солнце еще не вынырнуло из моря, а все уже осветилось вокруг. Темная ночь была их союзницей, а рассвет нес смерть. Еще какое-то время им удалось пройти, пользуясь тем, что море было покрыто мелкими барашками волн. Чаще обычного погружались они в воду, пытаясь скрыться от вражеских глаз.
Немцы, как и ночью, постреливали из пулеметов. Но как будто неприцельно. Но вот очередь легла близко от беглецов. Случайность? Ребята нырнули. Следующая очередь прошлась, сбивая пену с гребешков волн, совсем рядом. Митрохин вскрикнул и исчез в воде.
— Заметили!
— Хана нам, Юрка, — сказал Николай Кузнецов. — Побьют, как куропаток… На воде не спрячешься…
Пулеметная очередь снова взбила фонтанчики брызг. Пазон и Кузнецов побрели к берегу. Пазон выбросил ненужный теперь пистолет с отсыревшими патронами.
— Скажем, что шли к своим, в Приморку… В городе, мол, пухли с голоду, — предложил Пазон.
Немцы, увидев, что они идут к берегу, стрельбу прекратили…
В тот же день их доставили в бывшее помещение Дворца пионеров, где теперь находилась русская вспомогательная полиция и где в подвалах содержались другие арестованные подпольщики.
Об аресте Пазона Валя узнала от матери. Николаю Кузнецову удалось вместе с грязной посудой в кастрюле передать родным маленькую записку.
«Дорогая мамочка, — писал он, — родные, близкие, друзья! Пишу вам из-за тюремной решетки. Арестовали нас с Юрием Пазоном 28 мая в четыре часа утра на море у мыса Вареновского. Третий погиб, убитый из пулемета.
Полиции известно, что мы с Юрием Пазоном спалили дотла немецкий вездеход с пшеницей, автомашину, убили изменника Родины, крали у немцев оружие, совершали диверсии, террор. За это нас повесят, в лучшем случае — расстреляют. Гвардия погибает, но не сдается. Били, мучили. Ничего, им же будет хуже! Скоро наши будут в Таганроге. На той стороне о нас помнят и никогда не забудут…
Крепись, мама! Береги здоровье ради Светланы.
Привет родным, близким. Привет Зине — моему другу.
Товарищи наши имена не забудут. Гордись, мама!»
Уже не первый раз вместе с пустой посудой арестованным подпольщикам удавалось передавать на волю коротенькие записки.
12 июня гитлеровцы расстреляли в Петрушиной балке группу престарелых таганрожцев и инвалидов, непригодных к работе. Об этом стало известно в городе. Таганрогское подполье к этому времени почти все или находилось в заключении, или уже было расстреляно, но гитлеровцы не знали об этом, боялись ответных действий.
В газете появилось заявление немецкой комендатуры, которая опровергала якобы неверные слухи о расстреле престарелых граждан и инвалидов.
«В ночь с 11 на 12 июня были расстреляны бандиты, партизаны, шпионы, вина которых была неопровержимо доказана и которые в своих преступлениях сознались», — писала немецкая комендатура.
Сначала гитлеровцы хотели устроить публичную казнь руководителей таганрогского подполья. Но в последний момент капитан Бранд из тайной полевой полиции передумал. Не следовало будоражить общественное мнение города, оно и без того накалено. Во что это выльется?
Подпольщиков решили казнить тайно. Казнили их 6 июля.
О казни узнали на Касперовке через день. Старого рыбака Кузьму Ивановича Турубарова, сын и дочери которого были подпольщиками, немцы не расстреляли, выпустили. От него и узнали о расправе б июля.
Мучительны, непереносимы были последние дни перед освобождением города.
Казалось, уже не хватит сил вытерпеть, выдержать, дождаться. Но вот этот день настал.
29 августа со стороны Самбека загремела ожесточенная канонада. Над городом то и дело появлялись советские самолеты — они бомбили порт, железнодорожную станцию. По улицам шли отступающие немецкие части.
Гитлеровцы стали взрывать промышленные предприятия, электростанцию, железнодорожное депо, склады.
Валя Дудка вышла из своего погреба, когда немцы еще не покинули город. Не усидела, прибежала домой, к матери.
Всю ночь они не спали. Не спала вся Касперовка, весь город.
В порту что-то горело: зарево стояло вполнеба. Отсветы пожаров багровели и над «блочком».
В центральной части города слышался шум отъезжающих машин. К рассвету все стало затихать. Тускнел багрянец в небе над пожарищами.
Затишье было недолгим.
Утром части Красной Армии двумя потоками, по Социалистической и Орджоникидзевской, вливались в город.
Какая-то предприимчивая тетка у Степка торговала цветами. Немецкие оккупационные марки она уже не брала — они стали теперь бумажками. Брала только советские деньги.
Ксеня купила букетик и вместе с Нюрой и племянницами Валей и Нарой побежала на Социалистическую. Там уже было полно людей. Женщины плакали, бросали цветы под ноги освободителям.
Красноармейцы были в пропотевших, выгоревших, белых от соли гимнастерках, с загорелыми лицами. У многих — автоматы. Грузовики тащили орудия. Танки ползли с открытыми люками. Громыхали повозки. Откуда-то даже взялись верблюды, навьюченные воинским скарбом. Верблюды важно, с гордым видом вышагивали по улице.