Такая история
Шрифт:
— Едем на горку Тассабене.
— Пьяссебене.
— Пьяссебене.
— Прямо туда.
Граф Д’Амброзио переключил скорость, спрашивая себя, что же в этом пареньке необычного. Он вспомнил вчерашний день, дождь, мальчика, склонившегося над велосипедом под вывеской «Гараж»: как ни парадоксально, главной фигурой в этом земном уголке был именно он; все остальное погрязло в прошлом. Вдруг графу вспомнилось, где он уже видел нечто подобное — на картинах, изображавших жития святых. Или Христа. На них всегда было много людей, поглощенных какими-то странными занятиями, но
— Если можно, быстрее.
Граф вновь сосредоточился на дороге и увидел впереди пригорок — странное своей неожиданностью возвышение среди лениво раскинувшегося поля. В иных обстоятельствах он бы сбавил скорость и, сдерживая мощь автомобиля, подчинился бы воле вздыбившейся земли. Каково же было его изумление, когда вместо этого он неожиданно прибавил газу, словно мальчишка.
На вершине холма металлическое чудовище весом в девятьсот тридцать один килограмм оторвалось от земли с изяществом, которое трудно было в нем предполагать, — не иначе как врожденным. Граф Д’Амброзио услышал рычание мотора в пустоте и уловил во вращении потерявших опору колес шелест крыльев. Еще крепче стиснув руками руль, он вскрикнул от неожиданности, а мальчик не только не испугался, но и огласил окрестности восторженным «Ай да я! Ай да…» — дальше следовало имя.
А если точнее — имя и фамилия.
Либеро Парри пришлось запрягать повозку, чтобы взять машину на буксир и, дотащив до мастерской, возиться потом с ней целую неделю. Летать она летала, и летала хорошо. Правда, в результате она слегка подразвалилась.
Когда граф Д’Амброзио вернулся за ней в следующее воскресенье, она выглядела как новенькая. Отполировать ее Либеро Парри помог многолетний опыт тщательной чистки коров до блеска для ежегодной ярмарки рогатого скота. Граф восхищенно присвистнул — этот свист был знаком половине борделей Европы. Потом достал коричневую кожаную сумку и протянул ее Либеро Парри.
— Открой.
Либеро Парри открыл сумку. Внутри лежали очки, кожаный шлем, перчатки, яркий шелковый платок и куртка с пришитой эмблемой: Д’Амброзио Парри.
— Что это значит?
— Ты когда-нибудь слышал об автомобильных гонках?
Либеро Парри слышал. Развлечение для богачей.
— Я ищу механика, который будет ездить вместе со мной. Что ты об этом думаешь?
Либеро Парри громко сглотнул.
— Нет у меня на это времени. Я работать должен.
— Сорок лир в день, плюс все расходы и четверть от призовых.
— Призовых?
— Если выиграем.
— Если выиграем.
— Ну да.
В ту же минуту оба одновременно повернулись к двери, привлеченные каким-то шумом. Дверь распахнута, на пороге никого. Пока они смотрели в сторону двери, будто ожидая чего-то, в дверном проеме, стараясь не рассыпать охапку хвороста, которая была у него в руках, промелькнул Последний. Их он даже не заметил.
— А что скажет Флоранс и кто сообщит ей эту новость?
Казалось, граф не слышал вопроса.
— В этом парнишке что-то есть.
— В ком?
— Да.
— Ничего в нем нет.
— Нет, есть.
Либеро Парри смущенно потупился, словно его подловили на карточном шулерстве.
— В нем нет ничего особенного, если… Если не считать золотую тень.
— Ты о чем?
— Так говорят в наших краях. Бывают люди, у которых тень золотая, вот и все.
— А что это значит?
— Трудно сказать… Они не такие, как все, и это сразу видно. Людям нравятся те, у кого золотая тень.
Ответ явно не удовлетворил графа. Либеро Парри решил продолжить объяснение:
— Он два или три раза отдавал богу душу. Когда он был маленький, все считали, что он не жилец, но каждый раз ему удавалось выкарабкаться. Кто знает, может, это меняет человека.
Графу Д’Амброзио вспомнилась единственная женщина, которую он когда-либо любил больше тенниса и автомобилей. Когда ты заходил в комнату, полную людей, то сразу чувствовал, там ли она: для этого необязательно было видеть ее или знать, что ее здесь не может быть. В театре не нужно было специально искать ее глазами: первое, что ты видел, — это она. Ее нельзя было назвать красавицей. Трудно даже сказать, была ли она по-настоящему умна. Но она излучала свет, она всегда была в центре кадра. Теперь он понял: золотая тень — это и про нее.
— Флоранс я беру на себя.
Либеро Парри рассмеялся.
— Ты ее не знаешь.
— Дай мне минутку, и я ее уговорю.
Граф Д’Амброзио провел с Флоранс десять минут, сидя за столом в кухне. Он рассказал, что такое гонки, где они проходят и зачем.
— Нет, — ответила она.
Тогда он поведал о денежных призах, о толпах зрителей и о путешествиях.
— Нет, — ответила она.
Последовало объяснение, какую известность гонки обеспечивают в деловом мире. При этом граф заверил ее, что через несколько месяцев перед их мастерской автомобили будут выстраиваться в очередь.
— Нет, — ответила она.
— Почему?
— Мой муж мечтатель. И вы тоже. Очнитесь.
Граф Д’Амброзио задумался. Потом произнес:
— Я вам кое-что расскажу, Флоранс. Мой отец был очень богатым человеком, гораздо богаче меня. Но его богатство сожрала безумная мечта, связанная с железными дорогами. Он помешался на поездах и всё спустил. Когда он начал распродавать имущество, я спросил мать: почему ты его не остановишь? Мне было шестнадцать лет. Мать дала мне пощечину. А потом произнесла фразу, которую вы, Флоранс, должны навсегда запомнить. Она сказала: если ты любишь кого-то, кто любит тебя, никогда не разрушай его мечты. Самая большая и затейливая мечта твоего отца — это ты.
Не дожидаясь ответа, он вежливо попрощался и вышел во двор. Либеро Парри выправлял молотком радиатор, который нашел несколько месяцев назад на обочине дороги, ведущей в Пьядене. Из него мог получиться отличный навес для поленницы.
— Все в порядке! — доложил граф, потирая руки.
— Что она ответила?
— Она ответила «нет».
— А-а!
— Пробег начинается в следующее воскресенье, Венеция — Брешиа. — И он направился к автомобилю.
— Но она же сказала «нет»…
— Сказала «нет», а подумала «да», — возразил граф, успевший сделать уже несколько шагов.