Такая милая пара
Шрифт:
– Мне нужно время, чтобы привыкнуть к своему новому имени Миссис Фрэнсис Ведлан. По нему не скажешь, что я – еврейка. Если бы ты служил в армии, то меня бы называли «миссис младший капрал Ведлан». Звучит очень значительно.
– А я бы не возражал носить твою фамилию. По-моему, Баскин звучит ничуть не хуже, чем Ведлан.
– Нет, Ведлан звучит классно.
– Что ж, может быть и так, – и Майкл перенес все внимание на дорогу. – Нам надо поторапливаться, если мы хотим успеть вовремя. – Значит, Поль – твой отчим, а отца зовут Джерри?
– Похоже на то.
– И он не будет возражать, если я похищу тебя у него?
– Конечно.
– Вот и хорошо. Я как раз хотел обсудить с ним размер твоего приданого. Мне нужно не менее десятка кур и дюжины коз. И конечно, приличный кусок виноградника.
– Тебя что, не устраивает мой виноградник? Правда, я его не уберегла...
– Нет, напротив.
Я принялась играть его волосами. Они были достаточно длинными, и их можно было накручивать на пальцы.
– А может быть, мне тебя умыкнуть?
– Это было бы отлично. Но знай, моя мамочка отыщет тебя и на краю света.
– Это же наша свадьба, Фрэнни. И она должна быть такой, как мы хотим.
– Наша свадьба, – повторила я, вслушиваясь в мелодию этого словосочетания. Наклонившись, поцеловала Майкла в шею, хотя этот идиотский рычаг больно уперся мне в бок. – Да, и вот еще что...
– Догадываюсь... Твое семейство настроено против абортов?
– Да нет, это связано с домом, где мы живем.
– Ну и что это? Притон?
– Типа того, только очень большой... семнадцать комнат, не считая ванных и всего прочего.
Мне показалось, что руль в руках Майкла слегка дрогнул. Я не была уверена, но было похоже на то.
– Но ведь это просто неприлично!
– Конечно, но ведь эти пластиковые ящички, о которых я говорила, действительно пользуются огромным спросом...
– А что будет, когда люди устанут от них?
– Не волнуйся, Поль придумает еще что-нибудь. Он – гений. Конечно, Поль позволил нам жить в достатке. Но, тем не менее, меня преследует чувство, что все это незаслуженно. Как отвратительно бродить по огромному дому и знать, что здесь тебе ничего не принадлежит.
Я выглянула в окошко – не мелькнет ли где закусочная.
До того, как мама выскочила за Поля, мы жили в ужасном четырехэтажном муниципальном доме. С утра до вечера приходилось носиться вверх и вниз по лестницам. Самое отвратительное было пылесосить квартиру. И мы каждый раз ругались, чья очередь тащить наверх огромного Гувера – так мы прозвали пылесос. И ссоры эти часто заканчивались отказом от уборки. Под самой крышей у нас были две крохотные спальни, одна для Билли, а в другой теснились мы с Мадлен.
Мама спала в гостиной. Нам пришлось перебраться в эту хибару сразу после исчезновения отца. Наш двенадцатикомнатный домик со всей обстановкой: диванами, шелковыми стульями, старинными шахматами из слоновой кости и частью портретов. Частью, потому что никому не понадобились портреты Билли, Мадлен и мой пришлось продать, чтобы расплатиться с долгами. А все остальное съели текущие расходы. В общем, хватило еле-еле до той поры, пока мама не перездала квалификационные экзамены и смогла устроиться в школу в одном из жутких городских предместий.
Так
...Вдали уже появились первые признаки жилья. Мы неслись по направлению к городу.
– Как бы мне хотелось жить неподалеку от гор, – мечтательно произнес Майкл.
– Но ведь моя семья живет здесь.
– Да, но в Чикаго нет гор. А мне бы хотелось видеть в окно их вершины.
– По-моему, родители – вещь более важная, чем эти твои горы. И мы останемся здесь.
– Ладно, – примирительно заметил Майкл, – мы останемся здесь. Будь по-твоему.
Мама пожала руку Майклу. Мне она украдкой шепнула:
– Если все пройдет хорошо, на прощанье я его поцелую.
Чувствовалось, что она что-то задумала. Новая прическа, подкрашенные глаза и губы, выходное платье, все говорило о том, что она нарядилась ради моего будущего мужа.
А мы оба явились в заношенных джинсах.
– Уверена, что оба вы проголодались, – спросила она с надеждой в голосе.
– Спасибо, мама, нет. По пути мы заскочили в Макдоналдс, – ответила я.
– Но ведь у меня все готово!
– Не волнуйся, мы скоро снова проголодаемся.
И я начала обзорную экскурсию по дому.
Он был вызывающе огромен. Когда нас посещали незнакомые люди, то, удивленные его размерами, они говорили, что им не приходилось видеть ничего подобного. Именно поэтому у всех живущих здесь выработалось нечто вроде условного рефлекса водить вновь прибывших по комнатам, хотят они этого или нет. Когда мы въехали сюда, мне даже бывало неловко приглашать в гости подружек. Я опасалась, что они подумают, что я хвастаюсь, и не захотят со мной дружить. Помню, меблировка дома вызывала у нас много разногласий. Мы долго спорили, в какой из комнат устроить кабинет, где устроить гостиную, куда поместить телевизор. Последнее было особенно сложным. Ведь во всех комнатах этого монстра уже были телевизоры. Дом построили в 1927 году и с начала сороковых в нем не производили даже косметического ремонта. Поэтому стены всех комнат были оклеены выцветшими обоями самой разной расцветки, возможно, чтобы предупредить развитие клаустрофобии. Маме потребовалось полгода, уйма денег нового мужа и услуги квалифицированного декоратора, чтобы хоть как-то придать дому видимость приличия. Результатом этих усилий было весьма своеобразное, с уклоном в шизофрению, сочетание желтого, красного и угольно черного. Добавьте к этому картины абстракционистов, страстным почитателем которых был Поль. И хоть в них ничего нельзя было понять, они считались выгодным помещением капитала. Поэтому все решили, что картины – хорошие.
– Где все? – спросила я маму, появляясь в дверях кухни после этой экскурсии, во время которой Майкл так возбудился, что мне пришлось его загораживать. – Вот я и познакомила Майкла с нашими хоромами.
– Прекрасный дом, – вежливо подтвердил он, сложив руки внизу живота.
– Рада, что вам понравилось, – мама лепила клецки и бросала их в кипящий куриный бульон, который ароматно бурлил на плите.
– И где же Поль? – вновь спросила я.
– Скоро придет. У него встреча с дизайнером. Обсуждают новые идеи. Необходимо расширять рынки сбыта.