Такая работа
Шрифт:
И мертвые.
Эти обычно стояли у стен или сидели прямо на асфальте. Некоторые — с протянутой рукой. Некоторые — с шапкой или полиэтиленовым пакетом. Некоторые — с картонной табличкой «Памагите умирла… (нужное вписать)». Практически у всех были хорошо заметны типичные признаки начинающегося разложения, но какой нормальный человек будет разглядывать попрошайку? Большинство людей обычно хватает на то, чтобы кинуть горсть монеток в раззявленный у ног вонючего бомжа пакет, сунуть купюрку в раскрытую сумку бледной побирушки с ребенком, — и чувствовать себя праведником. Очень немногие удостаивают обитателя городского дна повторного взгляда.
Рано или поздно каждый такой любопытный прибивается
Согласно российскому законодательству, каждый человек после смерти имеет право на достойное отношение к своему телу и гарантированное погребение с учетом волеизъявления покойного. Исходя из этого, можно считать, что поднятие мертвых в целях использования их труда не только неэтично, но и незаконно, несмотря на то что это впрямую нигде не оговорено.
Незаконно, но очень выгодно.
Зомби не спят, не мерзнут, им не нужна водка и еда, они физически не способны подвести или предать того, кому принадлежат. Мертвые честны и послушны, они — идеальные исполнители воли того, кто поднял их. И не имеет значения, каким человек был при жизни. Вегетарианец будет заживо жрать орущего благим матом должника своего хозяина, мальчик-мажор встанет у ларька и примется бормотать «братец, помоги копеечкой здоровье поправить», а бывшая бизнесвумен, натянув на себя жуткие тряпки, отправится побираться по метровагонам.
Каждому из них приказ хозяина с успехом заменяет божью волю.
На «Комсомольской», которую Лиза полгода назад повесила на меня, с достаточной регулярностью появлялись мертвые, принадлежащие самым разным «лицам, занимающимся противоправной деятельностью». И лица эти никогда не упускали возможность подгадить конкурентам, что здорово облегчало мне зачистку вверенной территории.
У «Курской» хозяин был один.
И практически каждый из нашей группы мог предъявить ему довольно длинный счет.
— Я жду тебя у выхода с кольцевой, подъезжай, — добавила Лиза и повесила трубку.
Я с тоской посмотрел на стоявшую на столе чашку, настучал клиентке эсэмэску с извинением и просьбой перенести встречу, накинул куртку и поехал на Курскую.
Есть вещи, которые приходится делать даже тогда, когда не хочется. Просто потому, что никто не сделает их за тебя.
Здесь для меня всегда пахло мертвечиной.
Иногда слабенько. Иногда, как сейчас, совершенно невыносимо. Это не столько запах, который можно учуять носом, сколько ощущение. Оно возникает, когда ты, шестилетний, неожиданно проваливаешься в глубокую влажную яму, прикрытую опавшими листьями. Оно сродни тому чувству, которое испытываешь, взяв в руки изъеденный червями гриб-переросток, каким-то образом затесавшийся в компанию крепеньких боровичков в твоей корзине. Его отголоски начинают звучать в тебе, когда ты опаздываешь домой вечером и бежишь по эскалатору, понимая уже, что никак не успеть вовремя и непременно будет скандал.
Страх.
Смерть.
Неизбежность.
Невозможность что-либо изменить.
Лиза топталась у выхода из метро и время от времени поглядывала на экран мобильника: трогательный беспокойный ребенок с тонкими запястьями, растрепанными темными кудряшками, в красной лыжной шапочке и куртке-дутике. Я помахал ей комком розового меха (слоненок? обезьянка? фиг разберешь!), прихваченным с лотка по дороге. Пучок квелых роз говорил бы о якобы предстоящем мне свидании куда более явно, чем глупенькая мягкая игрушка, но тратиться на букет, который потом все равно придется выбросить, поскольку он жутко мешает работать, я считал неправильным.
Кроме того, я терпеть не могу срезанные цветы.
Мне и так слишком часто приходится иметь дело с покойниками.
— Извини, любимая, что опоздал, на Озерной пробка, — скороговоркой пробормотал
— Я знала, что ты меня выручишь! — прошептала Лиза, обнимая меня и чмокая в ухо.
— Это-то и плохо, — тихонько вздохнул я. — Неужели совесть тебя совсем не мучает?
— Ну и где логика? — спросила Лиза. — Опоздал ты, а совесть почему-то должна мучить меня.
— Имей в виду, мне ужасно плохо, — серьезно сказал я. — Ты вынудила меня перенести встречу с клиентом, который, между прочим, хотел дать много денег. Я не успел допить кофе и к тому же остался без обеда.
— Это дело поправимое, — легкомысленно отозвалась Лиза.
— Хочешь сказать, что поведешь меня пожрать? — удивился я.
Это что-то новенькое.
— Хочу сказать, что минут через пятнадцать, если мы поторопимся, ты уже успеешь потерять аппетит, — сказала Лиза.
— Да ладно! — Я пренебрежительно фыркнул. — Для того чтобы я отказался перекусить за чужой счет, нужно что-то пострашнее одного несчастного зомби.
— Зараза ты самоуверенная! — улыбнулась Лиза. — Иногда мне кажется, что тебя вообще ничем не проймешь.
Я мог бы покачать головой и сказать, что она глубоко ошибается: на самом деле я хрупкое и ранимое существо. Нестабильная самооценка — хроническая болячка, здорово мешающая мне жить. Действительно эффективно работать и выдавать приемлемого качества результаты я способен только тогда, когда твердо верю в то, что я — лучший в своем деле и все мне по плечу. Стоит мне почувствовать себя неудачником — и можно сразу прощаться и ехать домой, поскольку толку от меня ближайшую пару дней точно не будет.
Но вряд ли от того, что Лиза узнала бы об этом, было много пользы.
— Ты меня сюда потрепаться вызвала или все-таки покажешь клиента? — спросил я вместо этого. — И еще — обед за тобой.
— Вымогатель! — отозвалась Лиза.
— Ну с паршивой овцы — хоть шерсти клок, — сказал я.
— Я бы попросила! — возмутилась она. — Ладно, вон он.
Я проследил за ее взглядом.
Одна неделя, проведенная мертвым телом на открытом воздухе, равна примерно восьми неделям в земле и двум — в воде. Мало поднять труп и заставить его шевелиться. Без серьезной обработки он довольно быстро испортится, однако совсем свежий зомби внешне мало отличается от живого человека. Если не присматриваться — а никто не станет внимательно разглядывать ковыряющегося в мусорке бомжа или алкаша с бессмысленным лицом и трясущимися руками, — трудно что-то заподозрить. Этот был совсем свежий. Нам повезло, что сегодня по «Курской» дежурила Лиза. Вряд ли кто-нибудь из новичков обратил бы внимание на этого попрошайку лет тридцати на вид, слегка лысоватого, невзрачного, но выглядевшего вполне прилично. Его лицо, не успевшее еще оплыть, было покрыто тонким слоем стойкой аэрокраски, а под глазами и на подбородке, похоже, лежал дополнительный слой белого корректора, спрятавшего темные трупные пятна. Одет был наш сегодняшний клиент в потрепанный, но не слишком грязный свитер и мешковатые коричневые брюки, а в руках держал традиционную картонку «Памагите сабрат на апирацыю. Я нимагу гаварит».
Его выдавали только глаза.
Для того чтобы заподозрить в заразном и вонючем, потерявшем человеческий облик существе мертвеца, нужно хотя бы допустить, что перед тобой может быть мертвец. И то, что он ходит и канючит, еще не делает его живым. И еще нужно знать, что высматривать. Два буроватых треугольничка по обе стороны от радужки, пятна Лярше, чаще называемые просто «манкой», начинают проступать минут через двадцать после наступления биологической смерти и полностью проявляются до конца первого часа. У живых их не бывает.