Такие как мы

Шевцов Илья

— Что случилось?

— Тебя львы подрали, — прошептала в ответ девушка и, развернувшись, застучала босым пятками по ступенькам.

Через минуту, в комнату с включёнными «светлячками», забрались Вера с Евой. С деловым видом они откинули одеяло, и стали меня ощупывать.

Мне стало не по себе. Я был гол. А в комнате находились две посторонние дамы. И шаловливые ручки этих дам, лазили по всему моему телу и что-то с ним делали.

— Брысь.

— Молчите, больной. Вам нельзя разговаривать, —

прошептала Верка и чмокнула меня в губы.

Вот так всегда, чуть что, и сразу больной.

Сил, чтобы поднять голову и осмотреться, хватило секунды на две, но то что увидел, меня успокоило. Смущаться не было причин. Моя тушка была замотана бинтами, как египетская мумия. Ева, склонившись над моим телом, занималась сменой повязок, аккуратно сматывая бинты в марлевые валики. Видать Вера надоумила, или обыкновенная дикарская сметливость, привела к тому же результату.

Да уж, похоже, здорово мне досталось. Ева, что-то сделала с моим плечом, и тело прострелила боль. Я отключился опять.

Неделя пролетела как с куста. Бинты с меня сняли, оставив замотанными только плечи. Я начал вставать, и делать первые шаги. Голова кружилась, но колени больше не подгибались. Всё это время, меня держали на голодном пайке, не в смысле еды, а информационном. На любой вопрос, что происходит, одни отвечали всё хорошо, львы ушли, раны твои, мол, заживают. Другая, самая старшая, причмокивала языком, как дружественные народы Азии, не хватало только услышать — якши.

И вот я добрался до окна, и отодвинул занавеску. Руки почему-то слушались меня не очень, в пальцах покалывало и чувствовалось какое-то онемение.

Надо перенести яблони. Срубить! Из-за их крон ни черта не видно огороженного плетнем участка. Но и то, что видно, навевало тоску. На вспаханном поле, с которого недавно убрали картошку, и раздумывали сажать ещё раз или не сажать, осел небольшой табор из грязных и оборванных дикарей. Дикари переходили с места на место, и кучковались около разожжённого костра. Костёр горел, в непосредственной близости от плетёного забора. Очуметь! Охренели б…и!

— Надька, — заорал я дурниной. Голос прорезался моментально. — Бегом сюда.

По лестнице зашуршали голые пятки. Ни как не могу приручить их ходить дома в тапочках, и не таскать сюда, на босых ногах, грязь.

Растрёпанная голова показалась в двери, и выжидательно замерла на пороге. Тело осталось на ступеньках.

— Это, что? — я показал в окно на горящий костёр.

Надька вошла в комнату полностью и посмотрела туда, куда я показал пальцем.

— Еду готовят, — спокойно прокомментировала происходящее девушка.

— Потушить.

Надя замялась, потупив глаза в пол.

— Я не могу…

Понятно, появился кто-то шибко крутой, и маленькую девочку решили бортануть. Ну, ну. Посмотрим, кого нелёгкая принесла.

— Зови

сюда всех.

Лёгкая улыбка промелькнула на лице Нади, и она, развернувшись на пятках, собралась исчезнуть из комнаты.

— Этих, не зови, только своих, — крикнул я вдогонку и, добравшись до своей койки, принял горизонтальное положение.

Пришли только дамы, Немо, сбежал на охоту с каким-то Омумом.

— Что здесь твориться? — задал я самый главный вопрос.

— Всё хорошо, — поспешила меня уверить Верка, — всё как обычно.

Я посмотрел на окно, выходящее на Яузу.

— Ты это называешь — хорошо? Почему, не покрашены… тьфу, не помыты? Почему огонь около забора горит? Вы чем занимаетесь? Кто сейчас на дежурстве у печи?

Девушки молчали. Ответов они не находили, и всё чаще стали переглядываться между собой, стараясь не встречаться со мной взглядами.

Первой решилась Надя.

— Их много. Мы не можем.

— Много значит. Ну, ну. А кто здесь хозяин?

— Ты, — встрепенулись три девицы.

Тьфу, на них. Дурами были, дурами и остались.

— Доспех сюда волоките…

И опять тишина.

— Не понял? Надя, я слушаю.

— Они его взяли.

— Кто они?

— Немо и Омум. Они сказали, что тебе это больше не пригодится.

— Кто сказал? Немо или этот… как его…?

— Омум.

— Понятно.

Всё встало на свои места. Пришло «большинство», и решило подмять под себя меньшинство. И на то, что вы спасли их шкуры, сэр, им глубоко начхать. Право сильного диктует здесь совсем другие законы, а не те к которым вы привыкли.

— Почему вы не сними?

— Есть плёх… — проговорила Ева, и посмотрела на меня жалобными глазами. — Лазить на…, — она раздвинула ноги, бесстыже выставив напоказ женскую достопримеча-тельность, окружённую ссадинами и сплошным синяком.

— И меня тоже, — наклонила низко голову Надя.

У меня зашевелились волосы, а на глаза упала розовая пелена. Первобытный вой вырвался из меня наружу. Я выл, выворачивая от натуги голосовые связки, до полного исступления. Где-то далеко в степи, мне ответил одинокий саблезубый волк, и его одинокую песню подхватили степные псы. Девушки в испуге отшатнулись от меня, и шарахнулись в разные стороны.

— Одежду мою тоже себе забрали? — просипел я сорванным голосом.

— Нет. Омуму не понравилась.

— А Немо?

— Немо боится Омума. И Изыра тоже боится.

— Изыр? Это ещё кто?

— Друг Омума.

— И где он?

— У костра сидит, вещи разбирает.

— Какие вещи?

— Твои.

Я посмотрел на Еву.

— Это он тебя трогал?

Ева ещё плохо понимала русский язык, поэтому за неё ответила Надя.

— Нет, он Еву не трогал. Это Омум сделал.

— А тебя?