Таков мой век
Шрифт:
Абсолютно беспомощной почувствовала я себя в тот день, когда пошла во французскую парикмахерскую на Реджент-стрит. Мне делали перманент. Старые аппараты были ужасно громоздкими, а процедура — долгой; мне закрутили волосы на тяжелые бигуди, каждую из которых прикрепили проводом к прибору, висевшему у меня над головой примерно в метре. И тут раздалась тревога. Кажется, в тот день район Пиккадилли особенно пострадал. Разумеется, и клиенты, и персонал остались на местах и спокойно болтали; рисковали все одинаково, но ощущение того, что я привязана, что мой скальп висит на проклятых проводах, как волосы Авесалома на ветке дерева, наполняло меня страхом и неуверенностью.
К счастью, я почти не бывала одна во время бомбежек, потому что всегда находилась либо на работе, либо дома со Святославом, либо в Клубе союзников. Когда такое все же случалось, я брала в компанию американских писателей и поэтов,
Чувство безопасности было обманчивым, мы имели тому массу доказательств. Мудрость призывала нас положиться на Провидение. Один французский служащий из «Карлтон Гарденс» вышел из кабинета, чтобы проводить в убежище жену с маленькой дочкой. Не успел он вернуться в свой кабинет, как бомбоубежище было уничтожено прямым попаданием, почти все, в том числе его жена с ребенком, погибли. Раймон Блох, один из товарищей по оружию моего мужа, которого он особенно ценил за ум и веселый нрав, приехал в отпуск к друзьям в Лондон; когда началась бомбежка, хозяйка предпочла спуститься в подвал, но вспомнила, что оставила в открытой квартире сумочку. Раймон вызвался за ней сходить. Он был убит на крыльце. А один из моих коллег по агентству избежал смерти просто чудом. Он уже лег в постель, но вспомнил, что не почистил зубы. «Хорошо, что мама с детства привила мне эту замечательную привычку». Он встал, подошел к раковине, услышал странный треск и обернулся: в его постели дымились две фосфорные бомбы — они, как нож сквозь масло, прошли через крышу. Ему удалось их погасить: на каждой лестничной клетке стояли ящики с песком, и в каждом доме постоянно кто-то из жильцов дежурил на случай пожара.
В 1943 году, после массового прибытия американцев, хозяйка попросила нас освободить комнату якобы для племянницы, а на самом деле для более состоятельных жильцов. Мы были в страшном затруднении. Найти жилье в городе, где половина домов разрушена, а население все прибывает, задача нелегкая. Все же нам повезло: мы сняли крохотный домик в Кенсингтон-Гарденс, он недавно пострадал от бомбежки, и пожилая хозяйка — ее ранило — предпочла перебраться в деревню. Там были гостиная, миниатюрная столовая на первом этаже, две спаленки и ванная — на втором. Бомба дважды в одно место не попадает, и мы решили, что домик свое уже получил. Несколько недель спустя я повстречала одну из соседок по дому, где мы раньше снимали комнаты. Она выглядела как-то странно: «Как вы поживаете?» — спросила я. — «Как, вы ничего не знаете? Через десять дней после вашего отъезда в нас попало несколько бомб, одна угодила прямо в квартиру, где вы жили! Хорошо, американского летчика не оказалось дома… Мисс Ч. (владелица) тяжело ранена; я отделалась сильной контузией».
Воистину не стоило пытаться угадать, где тебя ждет опасность, а где спасение.
Постоянные бомбардировки преображали лондонцев на глазах: куда только девались их отчужденность и безразличие, все становились братьями, люди знакомились, разговаривали, поддерживали друг друга без всяких церемоний. Человеческое тепло согревало так, словно не бомбы, а солнце Италии освещало нашу жизнь.
Нельзя не сказать и о знаменитом лондонском тумане, он тоже сближал людей, вынужденных пробиваться сквозь него на ощупь. Он накатывал волнами на улицы и дома, окутывал их то густой, то прозрачной — белой, серой, желтоватой или даже сиреневой — дымкой. Все вокруг становилось призрачным, расплывалось в опаловой пелене. Человек походил на дерево, а камень казался человеком. Люди, маленькие островки, затерянные на большом острове, забывали о сдержанности и проникались сочувствием друг к другу. Вас переводили за руку через дорогу, голос из молочного тумана подсказывал, на какой улице вы находитесь, — и всегда выходило, что это не та, которая вам нужна. Полицейский, как погонщик слона, стоял возле потерявшегося автобуса, указывая ему путь лучом своего фонарика.
Целый город играл в прятки. Туман в Лондоне во время войны, словно первый лед на каналах в Голландии, первый снег на просторах центральной России, наполнял жителей детским весельем. Ведь они, кроме всего, надеялись, что прикрытый белым покрывалом город станет невидимым для вражеской авиации и можно будет спокойно провести ночь.
В 1942 году мне удалось также познакомиться с почтенной, уже уходившей в прошлое Англией. Мне позвонила Марина: «Если ты сумеешь освободиться дней на десять, то окажешь услугу герцогине
Уэлбек-Эбби смотрелся величественно, хотя и не слишком изящно. Были здесь лужайка, статуи и парк с оградой… Я окунулась в атмосферу викторианской Англии, как только вошла в гостиную, где приняла меня герцогиня: пальмы в медных кадках, мебель Чиппендейла, ширмы, — словно ты попал в пьесу Оскара Уайльда. И хозяйка тоже в полной мере соответствовала викторианскому духу. Прямая, плоская, со следами былой красоты. Непредсказуемая, не всегда последовательная в своих желаниях, герцогиня была попечительницей самых разнообразных обществ, в том числе, разумеется, и того, что заботилось о животных, в частности об ослах, — военные использовали их в пустыне. Я уже знала историю ее замужества, историю, которая могла произойти только в Англии: она, дочь священнослужителя, стояла на перроне, а герцог Портлендский, проезжая мимо, увидел ее в окно поезда и, пораженный красотой девушки, решил на ней жениться. Она стала образцовой герцогиней.
Болезнь герцога, вообще говоря, называлась просто старостью, так что работой я не была перегружена и успевала участвовать в жизни замка. Мне показалось безумно сложным то, что члены одной семьи в Англии носили огромное количество разных фамилий. Так, старшего сына Портлендов называли лордом Тайчфильдом, младшего — досточтимым Марвином Кавендиш-Блентиком. Будь я англичанкой, мое незнание реестра дворянских семей потрясло бы хозяев замка. В Уэлбек-Эбби жили на широкую ногу. Впрочем, количество челяди все же сократилось, молодых призвали под знамена или направили на обязательные работы, старая прислуга, однако, оставалась на местах и строго блюла традиции. Само собой разумеется, что все ограничения, введенные правительством, неукоснительно соблюдались и в герцогском имении — каждый из нас отдавал мажордому продовольственные талоны за то время, которое предполагал провести в Уэлбек-Эбби. Ни один продукт с черного рынка не попадал на внушительных размеров кухню, но, зная любовь герцогини к сладкому, гости без сожаления отказывались класть сахар в чай или кофе. Несмотря на трудности, еда была вкусной, хоть и типично английской: черепаший суп, яйца, ржанки и дичь, поскольку был сезон охоты.
Вечером, к ужину, мы, разумеется, переодевались. Герцогиня выходила в платьях, которые очаровали бы Лацло или Болдини, — думаю, старые французские мастера шили их специально для английских герцогинь.
На уик-энд в Уэлбек-Эбби съезжались в самом деле интересные и важные персоны, но разговоры за столом и в гостиной никогда не выходили за рамки светской беседы. Говорили о погоде, об охоте, о светских новостях… И никогда о политике или о войне. Привыкшая к красноречию политиков-французов, я была разочарована. Заканчивался ужин, и мы переходили из величественной столовой в гостиную, где зеленые столы ждали любителей бриджа и китайского домино. Мужчины сначала пили портвейн, затем присоединялись к нам. Включалось радио. Однажды передали объявление о падении Сингапура, но сие неприятное событие было представлено, как некогда сдача Дюнкерка, своеобразно. «Отважный гарнизон Сингапура сражался целые сутки». Интересно, каким образом физически смог бы в более сжатые сроки сдаться гарнизон, насчитывавший сто тысяч человек? Никакого комментария не услышала я от гостей замка. Радио выключили, каждый вернулся к своим партнерам.
Мажордом открыл для меня двери пещеры Али-Бабы — подвалов замка, где хранилось серебро рода Портлендов, настоящий музей: большие тяжелые вазы, блюда, чайники, кофейники, сервизы ожидали, когда вернется время парадных банкетов.
Этикет и иерархия соблюдались на всех уровнях: после того как мы заканчивали трапезу, в специальной столовой в три приема накрывались столы для служащих и прислуги. Управляющего, майора в отставке, обслуживал метрдотель, затем он сам садился за стол вместе с дворецким и гувернанткой. Слуг, горничных и шеф-повара обслуживали мойщица посуды и помощник повара, а уж потом они ели сами. Заведенный порядок никогда не подвергался сомнению; никто не оскорблялся и не претендовал на место, не положенное ему по рангу.