Такой смешной король! Книга вторая: Оккупация
Шрифт:
— Подобрали по пути, — буркнул Алфред на этот счёт, провожая гостей в торжественную комнату.
Хелли вскоре внесла кофейник, и этому горячему напитку все обрадовались. Алфред извлёк бутылочку с ликёром, и тут появился Тайдеман. Надо сказать, Тайдеман с удовольствием и пониманием относился к тем напиткам, которые подавались у Алфреда. Пил он, как, впрочем, и другие, деликатно, помаленьку, не спеша, смакуя. Пил и слушал. Бывало, и сам слово-другое скажет. К нему относились доброжелательно, а в настоящую минуту он для Алфреда даже был желанным гостем, он словно отвлекал своим присутствием от мучительных дум, даже не дум, а чувств, одним словом, хорошо, что пришёл Карла.
Выпили по рюмочке, и пошли разговоры,
— По сообщениям Верховного командования они уже в первые десять дней войны потеряли триста пятьдесят танков, а до октября выбито из строя более трёх тысяч их танков, а потом сколько — уму непостижимо. Так возникает вопрос: как это может быть, что, несмотря на большие потери, большевики по-прежнему бросают на фронт всё новые массы танков?
Все слушали Майстера как будто с интересом. Но Отто, подняв рюмку, посмотрев в глаза Алфреда, сказал тихо с некоторым ударением:
— Не беспокойся, камрад. Немцы — цивилизованные люди и врагов от самаритянок отличить смогут, так что…
— Майор Бальцер, — он на восточном фронте с начала войны, — так он сделал доклад. Прежде всего он обратил внимание на факт, что преимущественно все до сих пор уничтоженные советские танки… советского же производства и что очень мало встречалось англо-американских. Так становится очевидным, что американская крикливая рекламация о её колоссальной военной помощи большевикам не соответствует действительности.
— А что можно сделать? — спросил Алфред, обращаясь к Отто.
— Дело, видимо, в следующем, — продолжал Майстер, — неся огромные потери, большевики вынуждены бросать на фронт все свои резервы, ведь необходимо иметь в виду, что средние потери за один день у них превышают выпуск новых танков всех заводов, вместе взятых, за тот же день… Часть повреждённых танков им удаётся отремонтировать и снова отправить на фронт. Заметно, что их новые танки вооружены слабее прежних. Кроме того, они стали делать танки меньшего размера не только ради экономии металла, но и времени. Но нельзя упускать из виду, что, жестоко эксплуатируя народ, им удалось создать собственную тяжёлую промышленность. Заставляя женщин и детей работать по двадцать четыре часа беспрерывно, они выпускают танк за танком, даже тракторные заводы стали выпускать танки…
— Я схожу к Шредеру, — промолвил Отто, — конечно, неизвестно, какое у него будет настроение…
Тайдеман, разумеется, слушал и Майстера, но и Отто и Алфред не ускользали от его внимательного взгляда, их слова не миновали его ушей, заросших серым пушком.
— Надо к Шредеру в тот день, когда слышно, что у Сталинграда противнику наносятся сокрушительные удары, — заметил он.
Говорили ещё о том, что в Соединённых Штатах выучка солдат на очень низком уровне, дисциплины никакой, скверно организован транспорт, особенно на море, так что участие в войне Америки весьма ограниченно. Говорили о том, что больше всего заставляло волноваться местных руководителей, — о выполнении нормы. Не сдают своевременно эти крестьяне, эти хуторяне ни мяса, ни зерна, ни дрова. И где их совесть? Какие жертвы приносила и приносит ради них немецкая армия! А ведь народ у Финского залива, пожалуй, единственный в Балтикуме имеет право сдавать и выполнять нормы продналога добровольно, когда отсутствует система записи в соответствующих гроссбухах… Что же они хотят, чтобы и для них заводились эти гроссбухи,
Глава XI
Когда гости ушли, с Алфредом случилось что-то такое, чего Хелли не наблюдала у него раньше, — истерика.
— Боже ж ты мой, ну какая дура! — орал он. — И как это могло прийти ей в голову такое?! В такое время… Тут не знаешь, как выкрутиться, чтобы прожить. Всё идёт хорошо, немцы меня ценят без всяких усилий с моей стороны… Одним словом, только такого не хватало… — Алфред задыхается, — идиотизма!
Хелли плачет, Король плачет.
— Да перестаньте же наконец! — орёт на них Алфред. — Уходите все прочь, а ты, — это Королю так, — марш в свою комнату!
Это его-то, Короля! Он ушёл.
— Но как же могло быть, что эта святоша его так]долго скрывала и никто… Абсолютно никто не заметил?
Алфред смотрел вопрошающе на Хелли. Откуда ей это знать. А что, собственно, знать? Вернулся Тайдеман, и теперь уже ему Алфред плакался на свою судьбу: как она, Ангелочек, так могла?
— Было бы удивительно, если бы она так не смогла, — ответил Тайдеман.
Уже шторм поутих, когда на свою беду из своих апартаментов вышел Король и поинтересовался:
— А в тюрьме на чём сидят?
Ему никто не ответил. Хелли вдруг положила на стол нож, который держала в руке, и спросила с сомнением в голосе:
— Господи! — Король знал, что слово «господи» служит у женщин вступительным слогом в разговоре. — Господи! Но неужели нельзя было обойтись без этого?! Взрослые же люди… Во что-то играют…
И произошёл взрыв — грандиозный взрыв. Взорвался Алфред:
— И ты! Или я сам не знаю? Что я, по-твоему, совсем идиот? А если ты, курица, не разбираешься ни в чём, кроме шитья и кройки, то не лезь.
Хелли, кстати, плохо разбиралась в кройке и шитье, особенно в кройке, ей в этом всегда помогал Алфред. Но курица ли она из-за этого? И конечно же она вовсе не считала Алфреда идиотом. Она сказала:
— Нет, не идиот, но кто — не знаю.
— А меня тоже кое-чему учили, когда я служил в солдатах, когда тебя ещё не знал, а чему меня учили, да не одного меня? Чему учат в солдатах? Верности родине, долгу! Но в каком я войске служил? В эстонском! Маленькое, но какое ни есть. Ведь должен был я верить, чему меня учили. Какое у меня было основание не верить? Никакого! Что эстонцы есть всякие — пусть, но государство наше было не коммунистическое и не фашистское, ведь я знаю, что и против русских и против немцев эстонцы в восемнадцатом воевали, и тех и других из своей страны прогнали и сказали: мы — эстонцы, страна наша с сегодняшнего дня Эстония. И люди за это умирали. И народ на их могилы носит цветы. Почему же мне нельзя снять шапку перед памятью тех, кто умирал потому, что тоже чему-то верил? У них были свои убеждения. Были они правы, ошибались или обманулись — покажет будущее, но они-то не за болтовню погибнуть решились, это же ясно. А сегодня?
Если меня всю жизнь учили честности, служить родине, то где же мне теперь служить? Пришли русские — с ними быть заодно? Почему? Теперь немцы… И я с ними потому, что… они же здесь. Деваться-то мне некуда.
— А будут здесь опять русские, то будешь служить им, потому что «они же здесь»?
Алфред не ответил, он хлопнул дверью торжественной комнаты, и было слышно, как он бросился на диван. Когда кто-нибудь на этот чудесный диван садился, то было слышно: человек сел, когда ложился, было слышно — человек лёг.