Талант (Жизнь Бережкова)
Шрифт:
27
Следователь сидел за массивным письменным столом заместителя директора. Я опять увидел его взгляд — все такой же холодный, как и тогда, в бухгалтерии. Лицо не было затенено, как, судя по многим описаниям, полагалось бы следователю. После целого дня допросов он был, несомненно, утомлен. В ярком свете электричества теперь были заметнее желтоватые тона на его смуглом лице. Слегка откинувшись в кресле, он безучастно, без видимого интереса, смотрел, как я подхожу к столу, но я в какой-то момент, еще шагая по ковру кабинета, будто
— Садитесь, — сказал он.
Я сел. Стопка зеленых папок, сложенная очень аккуратно, была придвинута к краю стола. Это были, вероятно, дела тех, кого следователь сегодня отправил в тюрьму. Одна такая же папка находилась перед ним. Он еще минуту помедлил. Потом, чуть вздохнув, расстался с удобной позой и, подавшись корпусом к столу, откинул обложку. Я покосился и поверх разных бумаг увидел свой чек. Следователь достал из портфеля, который лежал тут же на столе, чистый бланк с крупным заголовком «Протокол допроса», вложил в папку и лаконично объявил предупреждение; ложные показания караются законом. Я ожидал, по рассказам, что он сперва предложит мне папиросу, или угостит чаем, или вступит в некий предварительный, якобы приватный разговор, как это бывает, чтобы несколько рассеять настороженность, собранность преступника, а затем вернее его поймать, но в данном случае человек, что сидел напротив меня, без дальних слов, без околичностей, без угощений начал допрос:
— Фамилия?
— Бережков.
Он записал. Быстро следовали один за другими формальные первые вопросы:
— Имя, отчество? Место рождения? Возраст?
Я отвечал, он записывал.
— Профессия?
Нередко я с удалью отвечал на такой вопрос: «Моя профессия фантазер». Нет, здесь так не ответишь.
Замявшись, я сказал:
— Видите ли, я немного не окончил Высшее техническое училище, и по специальности я, собственно говоря…
Следователь не дал досказать.
— Не окончили?
— Нет. Не сдал нескольких зачетов.
— Но тем не менее выдавали себя за инженера?
Я невольно воскликнул:
— Как «выдавал»? Когда?
Из лакированного высокого стаканчика для карандашей следователь достал один карандаш и положил на стол. Смысл этого движения не дошел до меня, однако я понял в тот миг, что он ведет допрос по обдуманному, совершенно ясному для него плану.
— Значит, инженером себя не называли? — спокойно спросил он.
— Возможно, когда-нибудь и называл, но не всерьез. В серьезных делах этого не было.
— А мельницу вы открыли не всерьез?
— Мельницу?
В ту же минуту я вспомнил: да, действительно, когда-то на вывеске мельницы я с сестрой легкомысленно вывел: «Инженер Бережков». Неужели следователь знает про это?
— Видите ли, — торопливо заговорил я, — такой случай был. Однажды я назвал себя на вывеске инженером Бережковым. Но это я совершил не злостно, а… Ну, как вам объяснить? Мельницу я открыл по вдохновению… Меня словно несли необъяснимые
Он чуть прищурился.
— Необъяснимые силы?
— Да, да… Можете не верить, но я этим увлекался, как игрой. И вот ради того, чтобы все было еще веселей, еще забавней…
Он опять прервал:
— За сколько же вы продали вашу мельницу?
— Я ее не продавал. У меня ее украли.
— Украли? И вам ничего не уплатили?
— Ничего! Один проходимец, некто Подрайский, все оформил на себя…
— Вы жаловались?
— Нет. Решил не связываться.
— Так, — произнес следователь.
И, вынув из стаканчика второй карандаш, опять положил на стол. Я смотрел, недоумевая. Для чего ему эти карандаши? Зачем он их кладет перед собой?
28
Он еще подождал, словно давая мне время что-либо добавить. Затем отчеканил:
— Значит, подарили свою мельницу. Так надобно вас понимать?
Впервые беспощадность, которую я уловил в глазах, прорвалась в голосе. Меня охватило отчаяние. Ведь за несколько минут я дважды в его глазах предстал лжецом. Как же мне быть? Как, какими словами разубедить его, переломить страшное решение, которое я вновь прочитал в его взгляде? И, с жутью понимая, что таких слов уже нет, что любые слова тут бессильны, я заговорил:
— Нет, нет, вы неправильно обо мне думаете. Я ничего не хочу скрывать. Даю вам слово: я мельницу не продавал.
Следователь лишь пожал плечами. Я видел: он не верит ни одному моему слову.
— Обозначим все же вашу профессию.
Обмакнув перо, он опять стал писать, произнося вслух:
— Частный предприниматель, торговец…
Я вскричал:
— Нет, я не торговец!
— Пожалуйста, запишем иначе: частный предприниматель, подрядчик.
Я подавленно молчал. Отложив ручку, он сказал:
— Мне известно о вас все. У вас есть единственный путь для облегчения своей участи: расскажите сами совершенно откровенно обо всем.
— О чем?
— О преступлениях, в которых вы тут соучаствовали.
Я вскочил.
— Что? Я не знаю за собой никаких преступлений. Каждая копейка, которую я тут заработал, досталась мне честно. На каждую копейку у меня есть документы. Я не понимаю, о каких преступлениях вы мне говорите.
Следователь положил в ряд третий карандаш. И вдруг я понял его жест. Он был совершенно уверен, что я и на этот раз лгу. Карандаши, как памятные знаки, знаменовали для него мою ложь. Три неправды — три карандаша. Проклятие! Неужели нет способа его разуверить?!
Из бокового кармана я выхватил бумажник.
— Вот! — закричал я. — Со мной все акты, все договоры.
Он остановил меня движением руки.
— Не трудитесь. Эти бумаги я имею. Успокойтесь, сядьте. Подумайте, я подожду. Выпейте воды.
— Не желаю я пить воды!
Я мрачно сел. Он полистал папку, задержался взглядом на каком-то листке, поднял глаза и вновь заговорил:
— Ну-с… Не желаете все рассказать сами?
Со всей искренностью я ответил:
— Клянусь, я не представляю, о чем вы меня спрашиваете.