Талант (Жизнь Бережкова)
Шрифт:
– Будьте любезны, запишите... Потом отстукаете на машинке и принесете мне на подпись. "Главному конструктору института А. Н. Бережкову. Считаю недопустимым ваше самовольное возвращение из командировки, вследствие чего сорваны возложенные на вас задания. Ставлю это вам на вид и прошу..." Нет, зачеркните "прошу"... "и требую, чтобы...".
Я выговорил:
– Павел Денисович, я понимаю, что действительно нарушил дисциплину.
Новицкий быстро на меня взглянул. Насупленное лицо изменилось. Я вдруг увидел дружелюбную улыбку.
– Алексей Николаевич, этого признания
Он взял у стенографистки недописанный листок, разорвал и бросил в корзину.
А я... Что поделаешь, мой друг, рассказывать - так рассказывать все. Я в глубине души чувствовал, что если бы моя поездка повторилась сызнова, то я - хоть убейте!
– опять поступил бы так же, забыл бы все на свете и начертил мотор. Ибо знал, как он нужен, ибо верил, абсолютно верил в свою вещь!
21
Новицкий сказал стенографистке:
– Можете идти... И пришлите нам, пожалуйста, два стакана чаю.
Потом обратился ко мне:
– Что же, посмотрим, Алексей Николаевич, вашу тысячесильную машину. Берите стул... Присаживайтесь-ка рядом.
Этот тон, эти два стакана чаю были, конечно, знаком примирения. Новицкий сам расправил чертежи, внимательно посмотрел сначала один лист, потом другой, третий.
– Не могу понять, - произнес он, - какую конструкцию вы взяли за основу. Это что-то...
– Новое!
– воскликнул я.
– Такого решения, Павел Денисович, вы не найдете ни в одном моторе мира. Гильза цилиндра, и этот несокрушимый блок, усиленный блочной головкой, и эти стяжные болты, которые стягивают всю вещь, придают ей исключительную жесткость, - все это, Павел Денисович, не американское и не немецкое, а новое, наше. Вы сказали "взбрело". Нет, Павел Денисович, это - логическое завершение моих творческих исканий за много-много лет. Сколько я думал о жесткости и только тут ее поймал! И самое главное, знаете, в чем? Эта вещь опирается на базу, на технологию Волжского завода. Знаете, как явилась мне эта идея?
Новицкий слушал, опять закурил, прихлебывая горячий чай, поглядывая то на меня, то на расстеленные чертежи. Я сидел уже рядом с ним, сидел, не чувствуя собственного веса. Ко мне вернулась вся моя увлеченность, подъем, упоение собственным созданием. Я рассказывал о том, как увидел мотор "Д-30" уже с табличкой Волжского завода, как замер перед ним, как сел за чертежный стол и забыл обо всем, кроме машины, которая вычертилась в воображении, - вот этой тысячесильной машины.
– Тысячесильная... Гм...
– Новицкий улыбнулся.
– Тысячесильная авантюра, Алексей Николаевич.
Второй раз в этот день я будто сверзился на землю.
– Авантюра? Почему же, Павел Денисович?
Он стал разбирать вещь. Теперь он говорил со мной, как с сотоварищем, как инженер с инженером, и высказал прежде всего ряд чисто технических сомнений. Сомнительно, не разорвутся ли болты? Как будет вести себя блочная головка? Все это рискованно, нигде и никогда не испытано...
Я должен опять отдать ему справедливость: он сразу сформулировал возражения, которые потом я слышал столько раз, что они навязли у меня в ушах.
Мы долго спорили.
– С каких это пор конструктор самолетов считается высшим авторитетом среди мотористов? Ладошников может фантазировать у себя, в своей епархии. Но я не допущу, чтобы наш институт опять залихорадило ради этой сомнительной вещи.
Я снова запротестовал, однако Новицкий утвердился в своем мнении.
– С какой стороны ни подойти, - говорил он, - ваша вещь сомнительна. Или, в лучшем случае, преждевременна. Ну, нашумим, опять выбьем институт из колеи... Да что институт? Собьем с толку завод. Знаете, что сейчас там делается? Осваивают новую технику, не выполняют программы. Если теперь переменить модель мотора, это вовсе сорвет освоение. У нас, Алексей Николаевич, другой план. Из "Д-30" естественно вырастет путем модификации советская конструкция. Мы приняли определенную стратегию. А вы, по существу, сейчас пытаетесь ее сорвать. Уверяю вас, этим мы лишь замедлим темпы...
– Павел Денисович, я же хочу ускорить...
– Для этого у вас есть путь. Организуйте получше работу ваших конструкторских групп. Выполняйте свою пятилетку в три года... Конечно, Алексей Николаевич, вы огорчены, но с государственной точки зрения...
Я не выдержал, вспыхнул:
– Почему вы считаете государственную точку зрения своей привилегией? Только потому, что вы директор? А не может ли статься, что в своей области творческий работник, конструктор, вернее, чем вы, понимает задачи государства?
Со спокойной усмешкой Новицкий взял со стола одну из книг в золотообрезном переплете - пятилетний план авиапромышленности.
– Вот государственный документ, - сказал он.
– Не возражаете?
Я промолчал. Новицкий продолжал:
– Составленный к тому же, если мне не изменяет память, при вашем участии. Так?
– Так.
– Однако ваша вещь здесь не числится. Что же, вы будете выступать против собственной подписи?
– Да.
– И, следовательно, против пятилетки?
– Павел Денисович, извините, это формальный довод.
Он прищурился.
– Формальный?
– Да.
И мне вдруг ярко вспомнилась игра в снежки на площадке Моторстроя, вспомнилось, как Родионов, повернувшись к Новицкому, крикнул: "Бей формалиста!" Э, не зря, видимо, у Родионова вылетело это слово, сказанное тогда будто в шутку.
– Да, - твердо повторил я.
– Эта книга не догмат. Мы можем, даже обязаны ее дополнять своими делами.
– Так. Желаю вам успеха.
– Напрасно иронизируете... Этого проекта раньше у нас не было. А он нужен, его ждут. Значит, с тех пор, как он появился, что-то прибавилось и в пятилетке.
Он опять усмехнулся.
– С той самой минуты?
– Да, с той самой минуты.
– Алексей Николаевич, можно ли так увлекаться? Вы какой-то одержимый!
– Как вам угодно, но я буду настаивать на своем проекте.
Новицкий нахмурился.
– Что же, созовем совещание старших конструкторов института. Послушаем, что они скажут.