Талант (Жизнь Бережкова)
Шрифт:
– Прошу записать меня.
Родионов оглядел его.
– Вы хорошо водите аэросани?
– Нет, не то чтоб хорошо... Я буду ремонтировать. И потом... Могу быть за пулеметчика.
– Знаете пулемет?
– Да.
– Какой системы?
– Знаю "максим", знаю "кольт".
– Хорошо стреляете?
– Последний раз на стрельбище поразил десятью пулями три поясных мишени.
– На какой дистанции?
– Пятьсот метров.
Федя, извини, может быть, я что-нибудь спутал, но у них тут пошел свой разговор
– Товарищ Родионов, разве вы пулеметчик?
– Да. Даже учился в пулеметной школе. Но не пришлось окончить.
– Почему же?
– вырвалось у Феди.
– Арестовали в тысяча девятьсот шестнадцатом году. Так и не получил законченного пулеметного образования.
– Вы были солдатом?
– Солдатом. И никогда с незастегнутыми пуговицами не щеголял.
Поднявшись, Родионов быстро и ловко застегнул две пуговицы на вороте Фединой рубахи. Федя, как вы понимаете, стоял совершенно пунцовый. Ласково глядя на него, Родионов спросил:
– Нуте-с... Фамилия?
– Недоля.
– Комсомолец?
– Да.
– Что же, товарищи, не возражаете? Запишем?
Взяв у Авдошина карандаш и блокнот, Родионов сам вписал туда фамилию Недоли. Через несколько минут мы утвердили поименный список небольшой группы водителей и мотористов для выезда в район Кронштадта. Затем были быстро решены вопросы о получении документов, о месте сбора и тому подобное. Все это обсуждалось так деловито и спокойно, что я все еще не мог проникнуться мыслью, что мы здесь готовимся к бою, не ощущал еще никакой лихорадки или трепета перед этим боем, лихорадки, которую узнал потом.
Покончив с делом, Родионов побарабанил по обшивке саней и снова сказал:
– Никогда еще не ездил на такой машине. Как-то не пришлось. Что же, на месте все будет видней. Там встретимся, товарищи.
Он поднес руку к козырьку буденовки, прощаясь с нами, но я сказал:
– Товарищ Родионов, а не попробуете ли вы сейчас? У нас тут в гараже стоят аэросани наготове. Разрешите, я сам их поведу.
– Нет, нет... До вечера у вас не так много времени. А вам еще надо собраться, повидать близких.
Я промолчал. Близких... Ну нет... Сестре я пошлю с кем-нибудь из друзей самую безобидную записку. Экстренно уезжаю, мол, в командировку на несколько деньков... Нельзя же так, без подготовки, объявить Маше, что я отправляюсь на штурм Кронштадта. Недавно, в ноябре, она потеряла своего Станислава, погибшего под Перекопом. Лучше свидеться с ней, когда вернусь.
Родионов стал прощаться.
– До вечера вы, товарищ Бережков, свободны.
– Хорошо... Одного человека, товарищ Родионов, я действительно хотел бы повидать, прежде чем уехать.
– Кого же?
– Николая Егоровича Жуковского.
– Профессора Жуковского? Вы близко его знаете? Как он?
– Плох... Был второй удар.
– Как его лечат? Кто ухаживает за ним? Где он сейчас?
– Он в санатории "Усово". Там и врачи и сиделки... Да и ученики не забывают его...
Я запнулся, сказав это... Ведь я давно не навещал больного учителя.
– Товарищ Родионов, мне не хотелось бы уехать, не попрощавшись с ним... Тем более туда для аэросаней хороший путь. Через четверть часа я буду там.
– На аэросанях?
– Да... Хотите, товарищ Родионов, сейчас испытать их? Конечно, это не совсем как на морском льду, но все-таки и здесь вы сможете судить, каков этот род оружия.
Отогнув обшлаг шинели, Родионов взглянул на часы.
– Нуте-с... Поедем.
26
Не буду описывать эту нашу поездку на аэросанях.
Мой пассажир молча сидел рядом со мной. Конечно, даже короткий пробег позволял оценить боевые качества этой новой для него машины - машины, далеко шагнувшей от тех первых аэросаней, на которых когда-то я возил другого комиссара, черноусого члена Реввоенсовета 14-й армии.
Мы пронеслись через Петровский парк, потом мимо Ходынки, мимо Тушинского поля к берегу Москвы-реки и по ее руслу, где лежал плотный, нетронутый снег, к знаменитому сосновому бору Барвихи, к санаторию "Усово".
Главный врач санатория разрешил мне пройти к Николаю Егоровичу и посидеть у него четверть часа. Родионов остался с врачом.
Дверь палаты Жуковского была полуоткрыта. Впрочем, эта дверь вела не прямо в светлую, большую комнату - спальню Николая Егоровича, - а сначала в маленькую прихожую. Подойдя, я хотел постучать, но увидел в передней комнате Ладошникова.
Устроившись поближе к свету, он монтировал какую-то вещицу из новых, блестящих свежим лаком планок и брусочков, энергично ввинчивал шурупы. Работал он удивительно тихо, бесшумно. Что же он мастерит? Неужели даже и тут, возле больного Жуковского, возится с какой-нибудь моделью? Я негромко окликнул его. Ладошников оторвался от работы, приветливо кивнул мне, жестом позвал в комнату.
– Вот черт, заедает, - проговорил он.
– Погляди... Что ты посоветуешь?
Я разглядел очень остроумную конструкцию наклонного вращающегося столика, который Ладошников сделал для Николая Егоровича, чтобы тому было удобнее читать полулежа. Что-то не ладилось в конструкции, столик плохо откидывался, и Ладошникову пришлось здесь заняться его доводкой.
– Извините, Михаил Михайлович, некогда... Николай Егорович не спит?
– Кажется, просто сидит... Отдыхает. Сегодня он много диктовал.
– Он каждый день работает?
– Да... Большей частью записываю я.
– Ладошников грустно добавил: Спешит закончить.
Мы помолчали.
– А я приехал попрощаться... Сегодня уезжаю.
– Куда?
– Под Кронштадт... Понадобились наши аэросани. А кстати и водители. По-видимому, пойдем в бой...
– Кто же еще едет?