Талант (Жизнь Бережкова)

Бек Александр Альфредович

Тем временем из углов комнаты поспешно вышли четыре человека в белых халатах, раньше не замеченные грузчиком. Держа куски картона, они вглядывались в искаженную ужасом физиономию грузчика и что-то рисовали углем. Такой же картон оказался в руках сеньора, он тоже рисовал. Труп разжал пальцы и, схватив картон, тоже стал быстро рисовать.

Наконец грузчик отдышался, глаза стали различать окружающее, вернулась способность говорить. К нему подошел сеньор и, ласково улыбаясь, похлопал по плечу.

– Извини нас, друг, - сказал он.
–

Ты попал в школу живописи. Я знаменитый римский художник, а это - мои ученики. Сегодня по нашей программе мы учились писать выражение ужаса и для этого разыграли маленький спектакль. Конечно, ты будешь должным образом вознагражден. Каждый из нас заплатит тебе по три лиры. Пойдем наверх, там тебя ждет обед с мясом и вином.

Знаменитый художник достал кошелек и, смеясь, продолжал:

– Кстати, не хочешь ли ты взглянуть, каким ты вышел на рисунках?

Молодые художники один за другим показали эскизы. Затем и сеньор с мягкой величавостью продемонстрировал свой рисунок.

– Понравилось? Узнал себя?
– спросил он.

– Нет. И вообще, сеньор, мне кажется сомнительным ваш метод. К чему прибегать к таким спектаклям, устраивать нарочитые ужасы, если в жизни столько настоящих ужасов? И при этом вы убеждены, что рисуете с натуры?

Грузчик взял один из картонов, перевернул чистой стороной и, посматривая на лица окружающих, стал быстро водить углем.

– Пожалуйста, занимайтесь чем угодно, - говорил он.
– Можете смеяться, разговаривать...

Вскоре он показал картон. Сеньор и его ученики узнали себя. Да, это были их лица, но искаженные смертельным ужасом.

– Картон, нарисованный грузчиком, вы, мосье, видите перед собой, закончил старый служитель.
– Этот грузчик и был Калло. Что же касается знаменитого римского художника и его учеников, то их имена, к сожалению, не сохранились для истории.

На этом Шелест поклонился и снова сложил руки.

– Не правда ли, дивная легенда!
– воскликнул Бережков.

Август Иванович всех нас пленил своим рассказом. Возможно, наши восторги показались ему чрезмерными. Так или иначе, он счел нужным сделать добавление.

– Когда старый служитель смолк, - сказал Август Иванович, - я, крайне заинтересованный, спросил:

"Нет ли здесь других работ Калло?"

Служитель улыбнулся и провел меня в один из залов. Там царил Калло. Ему целиком принадлежал и соседний зал. На стенах висели не наброски углем, а гравюры и живопись. На небольшой табличке, сообщающей краткие сведения о жизни Калло, я прочел, что он оставил после себя свыше тысячи пятисот гравюр и картин и неисчислимое множество набросков.

Он, этот гениальный художник, с непостижимой легкостью создававший чудеснейшие вещи, вместе с тем работал в искусстве, как приговоренный, работал, работал и работал.

Тут Август Иванович окончательно поставил точку.

Как сказано, эта новелла безумно мне понравилась. В те годы я с ней, что называется,

носился. Однажды Шелест нам признался, что он где-то вычитал свою новеллу. Это не охладило меня. Не скрою, пересказывая при каждом удобном и неудобном случае легенду о Калло, я пренебрегал дополнением, которое присовокупил к ней Шелест. Оно мне казалось необязательным. И совершенно зря. Лишь впоследствии я осознал это.

19

– Однако перестанем отвлекаться, - продолжал Бережков.
– Буду, как обещано, придерживаться хронологической последовательности. Первую партию аэросаней, выпущенную к первому снегу тысяча девятьсот девятнадцатого года, мы не решились сдать Красной Армии - это было бы преступлением. Но, запустив в производство вторую партию, несколько усовершенствованную, сами мы, члены "Компаса", на свой риск и страх с удовольствием испытывали аэросани, курсируя во всех направлениях, устраняя всяческие неполадки, нередко терпя и аварии. В иных случаях, как я уже, кажется, докладывал, приходилось раздобывать лошадей и с позором волочить аэросани в мастерские.

На таких санях я и повез члена Реввоенсовета 14-й армии. С вашего разрешения, напомню предысторию этого события.

И Бережков сжато рассказал о том, что уже было известно мне: о том, как председатель "Компаса" профессор Шелест, взяв телефонную трубку, вдруг изменился в лице; как на заседании водворилось полное уныние; как Шелест воскликнул не без юмора: "Мы забыли, что у нас есть Бережков"; как члены "Компаса" провозились всю ночь над предназначенными для поездки аэросанями; как при выезде из ворот был разбит пропеллер.

– От Кутафьи, - продолжал рассказчик, - мы тронулись около семи часов утра. Миновав Серпуховскую площадь и Даниловку, аккуратно проскользнув сквозь тесный проезд под мостом Московской окружной железной дороги, я вывел сани, как мне было сказано, на Серпуховское шоссе. Стоял сильный мороз при ясном небе. Навстречу выкатилось красноватое солнце, не режущее глаз. Позади осталось несколько фабрик и заводов, расположенных в Нижних и в Верхних Котлах. Редко-редко кое-где курилась одна-другая заводская труба. Над остальными не виднелось дымков: в те годы царила разруха, не хватало топлива, множество предприятий было заморожено.

Сани легко скользили по широкой пустынной дороге. За Верхними Котлами, как хорошо известно московским автомобилистам, идет очень крутой спуск.

Взлетев на гребень, я увидел, что навстречу двигается в гору длиннейший обоз. Сблизившись, я спокойно налег на руль, чтобы обойти обоз справа, но передняя лошадь в этот момент обезумела при виде летящего на нее чудища с быстро крутящимся, сверкающим на солнце пропеллером (на аэросанях, как я уже говорил, пропеллер укреплен позади, но его длинные лопасти, обшитые медью, сливающиеся при вращении в прозрачный сияющий диск, видны и встречным). Обезумев, лошадь кинулась в ту сторону, куда я плавно направлял сани, и преградила дорогу.