Таланты и покойники
Шрифт:
— О господи, Игорь Витальевич! — искренне воскликнула Вика. — Как хорошо, что вы мне прямо все сказали! Раз я теперь знаю, как для вас это важно, я, конечно же, никому ничего не скажу. Если мне надо выбрать, кому помочь, им или вам, так неужели я выберу не вас? Как вы могли такое подумать, Игорь Витальевич?
Она ожидала, что собеседник обрадуется, но он почему-то смутился и заторопился.
* * *
Зато на следующий вечер Талызин явился к Вике домой, и его непроницаемое обычно лицо светилось удовлетворением.
— Алиби у нашей влюбленной парочки действительно липовое. Денис и впрямь никудышный
Он включил диктофон, и раздался голос Преображенского — правда, слегка измененный под воздействием алкоголя, но все равно — прекрасный, бархатный, богатый модуляциями и обертонами голос, какой узнаешь из тысячи:
«О, Юлечка, сегодня у меня знаменательный день. Премьера, говорите? Можно сказать и так. В некотором роде это премьера. То, чего я добивался несколько месяцев, теперь у меня в руках. Ха-ха! Почему бы не назвать это премьерой, звучит даже пикантно. Вот скажите, Юлечка, откровенно, я ведь уже немолодой мужчина, правда? Не очень уже молодой. А красивым так вовсе никогда не был. А кругом — вот они! — молодые, красивые, настырные. Им все само валится в руки. Только между мной и ими есть одна маленькая разница. Я умен, Юлечка, а они глупы. Я гениален, а они бездарны. Фактура есть, а талант по нулям. И именно поэтому, если кто кого украсит рогами, так я его, а не наоборот. К утру у этого роскошного юного красавца будут роскошные ветвистые рога. Гений — он же во всем гений, Юлечка, понимаете?»
Талызин прокрутил пленку дальше, снова нажал на кнопку.
«Ой, что вы, — пропищал кроткий, непривычно напряженный Дашенькин голосок. — Я не понимаю, про что вы такое говорите. Я очень уважаю Евгения Борисовича, я восхищаюсь его талантом, и… Нет, я не умею говорить на такие темы. Простите, я… у меня болит голова… видите, я весь вечер из-за этого сижу на своем месте, даже не вышла ни на минутку… ой, простите!»
Звучание стало приглушенным.
«Кирилл, куда ты? Не уходи, пожалуйста. А где Таша? Таша, посиди со мной, у меня так болит голова. Ты мне обещаешь, ладно? Не уходи от меня пока, помоги мне».
Игорь Витальевич остановил запись.
— Девочка снова чересчур усердствует, — прокомментировал он. — Не стоило подчеркивать, что она никуда не выходила. Впрочем, блок она наверняка испортила несколько раньше, и это, видимо, себе на беду, увидел Кирилл.
— Зато она заботилась о нем и о Таше, чтобы они случайно не погибли. Ведь она нарочно не пускала их в подсобку, да?
— Полагаю, да, а уж вызвано это трогательной заботой или опасением, что столь тщательно спроектированная ловушка прикончит не того, кого нужно, — это другой вопрос. По крайней мере Юлия Чернова пленку израсходовала не зря.
— А разве этого достаточно для официального обвинения? — уточнила Вика.
— Теперь достоверно известно, что Даша Корнилова назначила Преображенскому свидание, — заметил Талызин. — Это подтверждает и пленка, и устное заявление Черновой. Достоверно известно также, что она имела мотив для убийства — деньги. Кстати, о завещании она прекрасно знала — по крайней мере так уверяет адвокат Преображенского. Эта девушка настолько привыкла, что
— Заставили? — переспросила Вика. Ей стало жаль Дашеньку, хоть та и оказалась убийцей. Что-то на редкость неотвратимое было в спокойном заявлении следователя. Он не хвастался, не предполагал — просто констатировал факт.
— Я знаю этот тип преступника, — пояснил Игорь Витальевич. — Если бы в перспективе продолжали маячить деньги, сломать ее было б тяжеловато, но сейчас Даша деморализована. Столько усилий — и все впустую. Тут не выдержат самые крепкие нервы. Я предложил ей напечатать на машинке Сосновцева текст, который мы нашли у Левинсона, и представил результат экспертизы, которая якобы подтверждает идентичность руки печатавшего. И Корнилова призналась в убийствах — хотя, разумеется, стала уверять, будто совершила их непреднамеренно. Теперь придется ловить ее на одном противоречии за другим, пока не нарисуется объективная картина… Впрочем, это уже рутинная работа, с ней проблем не будет.
Талызин неожиданно взглянул собеседнице прямо в глаза.
— Вика, — произнес он, и знакомый его голос вдруг зазвучал для нее незнакомо. — Тебя раздражает то, чем я занимаюсь? Ты осуждаешь меня, поскольку я готов без сожалений отправить Дашу в тюрьму?
— О господи! — потрясенно воскликнула Вика. — Почему умные люди любят выдумывать странные вещи? Как я могу осуждать тебя за то, что ты делаешь свою работу? Разве ты виноват, что у тебя такая работа и что она тебе нравится? Нет, если бы этим заставили заниматься меня, меня бы это, наверное, раздражало, но, раз тебе самому нравится, я могу только радоваться, что тебе хорошо. Тебя же не раздражает, что я занимаюсь театром.
— Ну что ты. Знаешь, — непривычно разоткровенничался следователь, — когда я учился в школе, я ведь ходил в театральный кружок. Способностей у меня не было ни малейших, зато желание огромное. У нас была поразительная руководительница, Светлана Львовна, и она меня не гнала. Я изображал «кушать подано» и тому подобные вещи, а сам торчал на всех репетициях. Светлана Львовна на редкость красиво управляла нашим маленьким мирком и казалась мне прямо-таки богиней театра. Мне трудно было представить, что она — обычная женщина и бегает с сумками по магазинам. Мне казалось, она живет в другом, волшебном мире и пытается донести его до нас. Когда я увидел тебя впервые — ты как раз вышла на поклон, — мне на минуту почудилось, что это она. Я даже оторопел. Потом понял: вы не так уж и похожи, но что-то неуловимо общее все же есть.
— Так ты поэтому дарил мне цветы? В память о ней? — Вика старалась скрыть обуревающие ее чувства и выглядеть поравнодушней, наивно полагая, что хоть немного в этом преуспела.
— Не знаю. Хотелось дарить, потому и дарил. А что касается большего… Я навел справки и узнал, как сильно ты любила мужа. Но после его гибели ты не сломалась и не озлобилсь, а стала, видимо, лишь сильнее и добрее. Меня это поразило. Я ведь следователь и хорошо знаю людей, и я знаю, что подобное встречается редко. Ты вообще во многом уникальный человек. По своей искренности, цельности.