Талисман Карла Смелого
Шрифт:
– И вы бы на моем месте тоже ничего не помнили бы! Получи вы такой удар по голове, посмотрела бы я, что бы стало с вашей памятью. Взгляните! Хорошо еще, что череп не пробит насквозь!
Мари-Анжелин торопливо сняла повязку, потом пластырь и показала черно-синюю гематому на виске. На ней еще виднелись запекшиеся следы крови. Зрелище впечатляло. Ланглуа осторожно провел по синяку пальцем и извинился.
– Поверьте, я очень огорчен, – вздохнул он. – Но мы так привыкли к вашему острому уму, если не сказать, ясновидению, что как-то позабыли, что и вы существо из плоти и костей, как и все
– Я совсем не сержусь. Поверьте, мне очень горько разочаровывать вас. Горько знать, что я не помню такие важные вещи. И не менее горько осознавать, что на протяжении часов и дней мною манипулировали преступники, и в их руках я была совсем беззащитна.
Мари-Анжелин сказала это с такой безнадежностью, что Альдо сразу же захотелось ей хоть как-то помочь.
– В таких случаях лучше всего отвлекать себя и стараться думать о чем-то другом. Тогда память неожиданно может вернуться. Или полностью, или отдельные фрагменты.
– Может, и так. Однако, я думаю, понадобится очень много попыток, прежде чем наконец получится пробиться сквозь этот туман. Но если не получится, почему бы не попробовать гипноз, – отважно предложил Адальбер с самым невинным видом.
А поскольку все его внимание сосредоточилось на кончиках собственных пальцев, которые он внимательно рассматривал, он не заметил яростного взгляда Мари-Анжелин. Зато его заметил Альдо.
– Правда, почему бы не попробовать? – подхватил он. – Но прежде чем прибегнуть к столь решительной мере, наверное, стоит применить метод множественных попыток. Я опасаюсь гипноза, этот вид терапии может дать великолепные результаты, но может закончиться катастрофой. Согласитесь, во втором случае мы все бы очень огорчились.
– Соглашаюсь, – признала маркиза с улыбкой. – Возьмемся за дело потихоньку. Я совсем не хочу, чтобы в моей План-Крепен что-нибудь пострадало, и, думаю, сейчас все согласны, что Мари-Анжелин нужен отдых и полная тишина. Таково, во всяком случае, мнение профессора Дьелафуа.
Альдо физически ощутил возникшее противостояние. Желание тетушки Амели оградить Мари-Анжелин от любых посягательств не подлежало сомнению, Ланглуа понимал это. Но, понимая, хотел как можно скорее разделаться с теми, кто отнял у него самого любимого помощника. Лицо его потемнело, как только он услышал защитительную речь старой дамы.
– Я никогда и ни к кому не применял насилия, это не в моих правилах, – глухо проговорил он. – Тем более это было бы невероятно по отношению к человеку, который множество раз приходил мне на помощь, и помощь была действенной и умелой, но… – тут Ланглуа сделал паузу, чтобы придать особый вес словам, которые намеревался произнести. – Но я должен заставить расплатиться негодяев за гибель Жильбера Соважоля, не говоря уж о смерти госпожи де Гранльё и мажордома ее невестки. До тех пор, пока они не окажутся у меня в руках, я буду искать их и преследовать, используя все средства, какие предоставляет в мое распоряжение закон. Ничто и никто меня не остановит. И если я ищу помощи, то только потому, что нуждаюсь в ней. Не могли бы вы передать это профессору Дьелафуа?
Ланглуа резко поднялся со своего места, поклонился обеим женщинам,
– Если мы потеряем дружбу комиссара, нас ждут нелегкие деньки. Не сердитесь, тетушка Амели, но вы с чрезмерным пылом последовали за мной по той дороге, какую я имел неосторожность открыть. Комиссар понял, что мы не имеем ни малейшего желания, чтобы Мари-Анжелин подвергали допросу.
– И действительно, нельзя подвергать допросу человека, который перенес столько, сколько она! И нас, кстати, тоже!
– Со всем уважением, какое я к вам испытываю, скажу, что мы в данном случае не главное. Мы сейчас, и это вполне естественно, наслаждаемся радостью, но на другой чаше весов трое убитых: застенчивая старая дама, слуга, желавший нам помочь, неважно, по каким мотивам – из мести или по другим соображениям, – и отважный молодой человек, перед которым открывалось блестящее будущее… А убийца, надо думать, все еще прекрасно себя чувствует. А теперь, Мари-Анжелин, мы слушаем вас! Если у вас есть возможность помочь следствию хоть какой-то уликой, то сейчас самое время. А потом мы подумаем, какой тактики придерживаться по отношению к Ланглуа.
– Сколько раз я могу повторять, что ничего не помню! – упрямо возразила План-Крепен. – И с вашего позволения я покину вас, пойду и лягу, потому что, как бы это ни было странно, но у меня совершенно нет сил.
Вместо того чтобы выразить сочувствие, Альдо рассмеялся.
– Благородная наследница рода дю План-Крепен, похоже, утратила присущую ему легендарную стойкость. Правда, путь был долгим… от первых Крестовых походов и до сегодняшнего дня. Ничего не поделаешь, такова человеческая природа, все стареет, изнашивается, ветшает…
Альдо не завершил своего философского размышления, получив отвешенные мощной рукой – что было весьма неожиданно для страдающей бессилием девы – две пощечины, и застыл в кресле. Дверь зимнего сада громко хлопнула. Мари-Анжелин с видом оскорбленной добродетели, подобрав свой пластырь, удалилась, выбрав, правда, неожиданный путь к своей комнате: по черной лестнице через кухню.
– Думаю, она решила попросить Евлалию дать ей что-нибудь подкрепиться, – задумчиво предположила маркиза. – Наверное, проголодалась. Сейчас уже время ужина и…
Только что упомянутая Евлалия ворвалась в комнату, и, судя по всему, была в ярости.
– Что это еще за история? – возмущенно вопросила она. – Я упарилась у плиты, стряпая волованы с трюфелями в честь возвращения мадемуазель Мари-Анжелин, а она даже не желает их пробовать?! Она, видите ли, просит у меня бутерброд! Такого оскорбления я ни от кого еще не получала!
– Возвращайтесь к вашим волованам, Евлалия, и я пойду вместе с вами, – заявил Альдо.
В кухне План-Крепен в полном одиночестве щедро намазывала кусок хлеба маслом. Все остальные слуги и служанки, предчувствуя бурю, заблаговременно покинули помещение. Альдо вошел скорым шагом и хладнокровно забрал из рук Мари-Анжелин хлеб и нож для масла. Взял на столе ложку, зачерпнул что-то из кастрюльки и поводил ложкой перед носом бунтовщицы.