Талисман жены Лота
Шрифт:
– Ой, Аглая, я все тебе звоню, звоню... А ты все где-то гуляешь. Говорят же – муж в дверь, жена – в Тверь.
Тетя Соня, чтоб она была здоровой.
Через какой-то – маленький – промежуток времени – еще один звонок.
Алик. Сказал, что не придет сегодня ночевать. Завтра переезжает.
И в третий раз несносный дребезжащий звук... Аглая выдернула телефонный шнур из розетки и принялась раскладывать пасьянс.
ВРЕМЯ вернулось. Оно село напротив и предложило сыграть.
– В какую игру? – спросила Аглая. – В игру причин и следствий?
–
– В чет-нечет?
– В это играют слабые. У меня всегда «чет».
Аглая налила чай и поставила его перед гостем. Или гостьей?
– Я всегда возвращаюсь, – подчеркнуло ВРЕМЯ свершившийся факт.
– Я заметила, – ответила женщина.
Подумав, добавила:
– Ты много чего знаешь, скажи, чья это была пяточка?
– Пяточка? Да дочки маленькой.
– Какой дочки? Моей? У меня нет дочки! – запротестовала Аглая.
– Твоей, не твоей – какая разница. Это была дочка, – ответило ВРЕМЯ.
– Хорошо, – согласилась Аглая. – А все эти слепые, кто они?
– Люди, – односложно ответило теряющее уверенность ВРЕМЯ.
– Люди... – задумчиво повторила Аглая. – Мы тоже люди.
– И вы – люди, – охотно согласилось ВРЕМЯ. – И вы – слепые.
– Так мы играем? – спросила Аглая.
– Нет, – ответило ВРЕМЯ. – Не сейчас. Еще не уточнены правила игры.
Аглая понуро в одиночестве выпила давным-давно остывший чай, сгребла карты в кучу и прилегла.
Сна не было. Она попыталась представить себе стадо барашков, которых можно будет долго-долго считать по одному, пока их беленькие невесомые кудряшки не сделаются мягким облаком, подвешенным на крохотном гвоздике за звездочку, и на этом мягчайшем гамаке она не уплывет в царство сна.
Барашки бежали и бежали в свой небесный загон, Аглая считала и считала их, одинаковых.
Считала до тех пор, пока один из воображаемых барашков не уставился на нее своими выпуклыми мокрыми глазками и не затряс лобастой головой. На шее у него была подвязана атласная ленточка с большим медным колокольчиком. Барашек тряс головой, колокольчик звенел – все громче и громче... Звон становился нестерпимым. Дзинь-зинь-дзинь. Дзы-ынь.
– Господи, кого еще нелегкая послала на мою голову? – пытаясь воткнуть штепсель в розетку, соображала Аглая.
Наконец, справившись в потемках с нехитрым этим делом, подняла трубку. И – услышала...
– Аглая?
– Да.
Она узнала голос. Мягкий, вкрадчивый...
– Вас беспокоит Вульф.
– Да, Вульф... Я узнала Вас.
– Завтра в десять часов утра мы встречаемся...
– В десять, – повторила Аглая.
– Дела могут занять весь день.
– Я приеду. В десять. До завтра!
Игра без правил
Десять ноль-ноль. Обшарпанная дверь стариковского особняка. В очередной раз одна и та же ассоциация – синагога в Венеции. Нищета, обмокрость и серость наружных стен, внутри – роскошь.
Они, Вульф и Аглая, столкнулись на пороге.
– Доброе утро, – слегка растерявшись, сказала она.
Он ответил – чуть насмешливо:
– Через порог не здороваются. А вот сейчас –
«Какого черта он так смотрит на меня», – подумала Аглая, убирая прядь волос за ухо.
– Пойдемте к моему автомобилю. Сейчас мы едем в Кейсарию.
Петля скоростного шоссе, песчаные насыпи, виллы...
Ажурные пролеты арок, в нишах – мраморные скульптуры сияют холодом.
Ворота открывает слуга – молодой эфиоп. Другой слуга открывает дверь машины. Аглая с достоинством выходит. Зелень, белизна и синева слепят глаза. Только мозаичная дорожка под ногами. Цветная лента орнамента наконец кончается.
Вульф поддерживает ее под руку. Спустя несколько мгновений она видит себя сидящей в огромном кресле, улыбающейся, что-то отвечающей сухопарому пожилому человеку в черном френче, наконец – оставшейся в одиночестве и рассматривающей диковинный модерн обстановки. Потом видит, как вкатывается столик с фруктами и винами. Следом за ним – другой, с серебряными супницами, соусниками... К еде она почти не притрагивается, вино не пьет, почему-то все время согласно кивает головой, опять остается в одиночестве, вдруг настораживается из-за каких-то слов вернувшихся и разговаривающих стоя мужчин.
Те ведут беседу на языке жестов и одобрительных похлопываний, оба настроены благодушно, но вскоре вертикальные морщины на щеках хозяина становятся глубже, он задумчиво почесывает уголок рта...
Вульф садится на ручку кресла, в котором уютно расположилась Аглая, она слегка выпрямляет спину... Хозяин, вонзая ноги в пол, быстро исчезает в тускло освещенном коридоре. Вульф остается сидеть.
Аглая чуть запрокидывает голову и видит краешек четко очерченной ноздри и мрачно-темный глаз, зарешеченный ресницами. Сердце ее сжимается.
Хозяин возвращается. Вульф встает, пожимает ему руку. Тот рассыпается в благодарностях. За что он благодарит Вульфа, Аглая абсолютно не понимает. За удачную сделку? Но даже если это была сделка купли-продажи, то проходила она явно не по общепринятым правилам... Хотя кто их знает, эти чужие правила...
Половинки ворот сходятся за спинами отъезжающих, Вульф по-прежнему молчит, Аглая, разумеется, ничего не спрашивает. Едут. Пузатые горки «дорожных полицейских» ложатся поперек длинной машины, солнце сквозь затемненные окна ее кажется вычерченным по циркулю.
– У нас впереди еще встреча, – говорит Вульф.
– Хорошо, – отвечает Аглая.
Скульптуры, фонтаны, мебель... Хозяин виллы, еще более роскошной, его толстая жена в пижаме. Вульф – любезный, утонченный, чуть ироничный. ...Он очень красив, этот Вульф... Довольно долго что-то объясняя собеседнику, он не смотрит на Аглаю, но она чувствует, что окутана его вниманием.
Она сидит далеко, в уши ей льются потоки рассказов хозяйки о стоимости виллы, и оранжереи, и бассейна... Нет! она никак не может слышать, о чем говорят мужчины. Но каким-то образом знает, что те ведут речь о редчайшей книге шестнадцатого века, книга эта находится у Вульфа в коллекции, он не намерен ее продавать, но обмен – возможен... Что это за книга!? Неужели... Она была уверена, что все ее экземпляры были уничтожены, сожжены.