Таллиннский переход
Шрифт:
«Воздух!!!» — высокими от волнения голосами закричали сигнальщики. Ефимов увидел самолеты без бинокля, на ослепительно сверкающей синеве августовского неба. Шесть точек, стремительно вырастая в размерах, неслись навстречу отряду. Рулевой — старшина Герасимов, сменивший тяжелораненого Бойцова — резко закрутил штурвал, почти не дожидаясь команды — опытному рулевому она, порой, и не нужна. Ему казалось, что сейчас-то все будет кончено. Снова водяные столбы, медленно оседая, обрушили на палубу тонны воды. Снова корабль метало из стороны в сторону, и в скрежете истязаемой стали меркли крики боли и отчаяния людей. Память рулевого сохранила только жесты командира, дающего команду на руль, его охрипший голос и крик лейтенанта
Старший лейтенант Ефимов большими глотками пил воду. Лицо его было покрыто кровоподтеками, потом и копотью. Командир поставил стакан в гнездо, вытер платком лицо и, улыбнувшись, спросил: «Дойдем, Герасимов?»
«Дойдем, товарищ старший лейтенант», — не совсем уверенно ответил рулевой и тут с удивлением обнаружил, что, если не считать дальномерщика Игнатьева, они с командиром остались на мостике вдвоем. Ни сигнальщиков, ни вахтенных, ни рассыльного — никого. Только он, Герасимов, командир и лейтенант Спорышев, лежащий лицом вниз на крыле мостика. Герасимов почувствовал, что его левая рука немеет и перестает ему повиноваться. Рука была перебита осколком, но это старшина обнаружил только сейчас...
25 августа 1941, 12:45
Военфельдшер Амелин, помня о советах бывалых катерников, без надобности внизу не задерживался, предпочитая большую часть похода проводить на верхней палубе. Все знали, что в случае подрыва на мине катерные тральщики более 15 секунд на поверхности не держатся, если от них вообще что-нибудь остается после взрыва. Выскочить из нижних помещений не суждено никому. А с верхней палубы, при милости Бога и Судьбы, можно, описав по воздуху невероятную кривую, бухнуться где-нибудь в метрах пятидесяти от взрыва в воду, отделавшись, пусть сильным, но только испугом.
КТ-42 и 44 продолжали вести небольшой конвой на восток. За ними спокойно и уверенно утюжил воду «Трувор». За ним, немного отстав, виднелся «Рулевой». Отличная погода и благополучно отбитый накануне налет способствовали общему подъему настроения. На верхней палубе ледокола было полно людей. Амелин взглянул на часы: до Гогланда было еще не менее восьми часов хода. Далеко на юге по правому борту узкой призрачной полоской виднелся берег, словно черный ободок, опрокинутого над морем хрустально чистого свода небес со сверкающим солнцем прямо над головой.
Именно оттуда, с юга, и появились снова самолеты. Три темных черточки на фоне сверкающей синевы, идущие на большой высоте, поблескивая дюралем плоскостей. С мостика напряженно следили за ними в бинокль, на всех мачтах заполоскался сигнал «Воздушная тревога», пулеметчики водили стволами вправо-влево, но самолеты прошли на большой высоте, то ли вообще не заметив конвоя, то ли, имея совсем другое задание, решили не отвлекаться.
Амелин облегченно вздохнул. Комиссар Чертов шумно вздохнул: «Пронесло!»
Амелин бросил в воду гривенник, хотя и сильно сомневался, что морской царь имеет какое-либо влияние на немецкую авиацию. Но хоть погода хорошая!
«Я на твоем месте гривенник не кидал бы, - сказал комиссар, - уж, лучше дождь шел бы, не переставая, или туман. А то — вон Нептун какую погоду дает. Как голый идёшь...»
Тральщик №42 продолжал медленно идти к Гогланду. Бывший буксир управления «Ленводпуть», имевший на «гражданке» название «Ленводпуть-13», он воевал уже вторую войну, третий раз меняя бортовые номера.
25 августа 1941, 13:00
На этот раз самолетов было шестнадцать. Как обычно, они появились со стороны южного берега и снова шли на большой высоте. У всех на тральщике еще
Бомбы полились дождем. Снизившись до высоты примерно 800 метров, бомбардировщики делали заход за заходом на практически беззащитные корабли. Треск пулеметных очередей на кораблях и звон сыпавшихся на палубу отработанных гильз создавали скорее иллюзию сопротивления. Эффективность огня была нулевой. Утопив тралы, тральщики вертелись под бомбами, окатываемые тоннами воды и осыпаемые осколками.
В голове Амелина — будущего профессора экономики — опять никак не могло уложиться, что немцы используют такие силы против столь ничтожных целей. Он видел, как, круто положив руль, «Трувор» пытался уклониться от предназначенной ему серии бомб. Огромный столб воды, огня и черно-бурого дыма неожиданно вырвались из-под носа ледокола. Никто не понял, то ли в «Трувор» угодила бомба, то ли, сойдя с протраленной полосы, ледокол напоролся на мину. В этот момент ударная волна от близко упавшей бомбы сбила Амелина с ног. Тральщик, подпрыгнув, как испуганный конь, повалился на правый борт. Это в какой-то степени спасло Амелина, не дав ему упасть за борт. Когда он вскочил на ноги, то увидел, что «Трувор» быстро погружается носом, медленно заваливаясь на левый борт, окутавшись клубами пара и дыма. Свист и вой пара, вырывающегося из разбитых паропроводов, смешавшись с пронзительным воем поврежденной сирены, фигурки прыгающих за борт людей, барахтающихся в темной от мазута воде среди продолжающихся вздыматься столбов от падающих бомб, создавали картину какого- то неземного, мистического ужаса...
«Трувор» так и не успел лечь на борт. Носом вперед, с креном на левый борт он и ушел под воду, на мгновение мелькнув желтой латунью продолжавших вращаться винтов. Воронка водоворота и легкое облачко пара над штилевой поверхностью залива — все, что осталось, как будто это было не судно в 1200 тонн водоизмещением, а завиточек дыма, который сдуло ветром. И только кружащиеся в водовороте головы людей говорили о произошедшей трагедии...
Бомбы еще продолжали падать, когда на тральщик начали вытаскивать спасенных с «Трувора». Многие из спасенных были ранены, обожжены, а у старшего помощника капитана ледокола безжизненно висела перебитая нога. Амелин работал, забыв обо всем. Он накладывал повязки, протирал раны и ссадины йодом, стараясь, как мог, подбодрить ошеломленных людей. Накладывая шину на ногу старшего помощника «Трувора», фельдшер спросил, что произошло с ледоколом: мина или бомба? Тот молчал, видимо, находясь в шоке. Амелин сделал ему укол морфия — у запасливого и любящего свое дело фельдшера было в его крошечной санчасти больше разных лекарств и медикаментов, чем на любом эсминце. Единственное, чего не было, и тут Амелин был бессилен — это не было достаточно места. Спасенные забили весь тральщик от верхней палубы до машины, где на пойелы уложили особенно тяжело пострадавших.
Выставили новые тралы. В отдалении без хода стоял «Рулевой», боясь пошевелиться, потеряв, уклонявшись от бомб, границы протраленной полосы. Печальный пример «Трувора» гипнотизировал. Амелин слышал, как комиссар Чертов ругался в адрес «Рулевого», что тот даже не спустил шлюпку, чтобы помочь спасти людей после гибели «Трувора». Командир успокаивал комиссара, уверяя, что на «Рулевом» вообще нет ни шлюпок, ни иных спасательных плавсредств — он их оставил в Таллинне. «Ладно, разберемся», — пробурчал Чертов.