Таллинский дневник
Шрифт:
Пролетев южнее острова Борнхольм, развернулись на юг. Высота 6800 метров. Температура, что в лютую зиму, - минус 45°. Наш самолет негерметичен.
...Самолеты идут над морем, но определить это можно лишь по карте. Кругом туман.
– Как себя чувствуешь? - спрашивает полковник.
– Терпимо. Немного подташнивает, - отзывается Хохлов.
– А у меня руки коченеют. Где наши?
– Идут. Все в порядке!
– Чтобы согреться, я делал полукруговые движения турельной установки и наблюдал за воздухом, - продолжает свой рассказ Кротенко, - а мой друг Ваня наклонился у люкового пулемета и следил за нижней полусферой.
Пересекли
"Берлин близко. Через десять минут цель", - слышится голос штурмана. Наша цель - заводы Симменса - Шуккерта, но летчики мечтают попасть в рейхстаг или имперскую канцелярию.
Ваня Рудаков неподвижно застыл у пулемета. Руки у Преображенского мерзнут на штурвале. Но это не беда. Главное - мы у цели. Нашей мечтой было - дойти во что бы то ни стало. И мы дошли! С семикилометровой высоты хорошо виден большой город. Усыпанный тысячами огней, он распростерся, как паук. Нас не ждут. Рано все же поспешил Геббельс сообщить об уничтожении советской авиации...
Голос штурмана: "Мы над целью!" Самолет вздрагивает, слегка подпрыгнув вверх. В кабину проникает характерный запах сработавших пиропатронов. Тяжелые бомбы устремляются вниз...
"Это вам за Москву, за Ленинград!" - слышим хриповатый голос Хохлова.
"В рейхстаг бы!" - произносит заветное Иван Рудаков, а я ногой выталкиваю большой пакет, в котором тысячи листовок - подарок фашистам от нашего комиссара Оганезова. На листовках - фотографии разбитой техники, трупов немецких солдат, погибших на советском фронте.
Напряженно смотрим вниз. Надо обязательно увидеть взрывы наших бомб. Через минуту полыхнули два желтовато-красных взрыва. Есть! Докладываем Преображенскому и Хохлову. В Берлине гаснет свет, кварталы один за другим погружаются в темноту.
Быстро включив тумблер передатчика, радирую:
– Мое место Берлин! Задание выполнено. Возвращаемся на базу.
Вокруг самолета клокотали разрывы зенитных снарядов. Вряд ли дотянем до Балтийского моря, собьют, мелькнула тревожная мысль. Она исчезла, когда я увидел, с каким искусством Преображенский маневрирует, и мы уходим от разрывов.
В затемненном Берлине вспыхнул пожар. Это бомбили наши боевые товарищи. Евгений Николаевич круто менял направление и высоту, мы шли на приглушенных моторах.
Через тридцать минут, показавшихся очень долгими, мы летели над балтийскими волнами.
Уже под утро сели на наш маленький аэродром. Вслед за нами посадили машины и остальные летчики. Все, за исключением старшего лейтенанта Ивана Петровича Финягина, штурмана лейтенанта Дикого, радиста Морокина и стрелка-краснофлотца Шуева. Они погибли от зенитного огня берлинской зоны ПВО.
Преображенский доложил командующему морской авиацией о выполнении задания.
– Спасибо, дорогие... - только и смог сказать генерал Жаворонков. По русскому обычаю, он трижды поцеловал Преображенского и Хохлова.
Утомленные
Характерно, что после нашего налета берлинское радио сообщило: "В ночь с 7 на 8 августа крупные силы английской авиации, в количестве до 150 самолетов, пытались бомбить нашу столицу. Действиями истребительной авиации и огнем зенитной артиллерии основные силы англичан были рассеяны. Из прорвавшихся к городу 15 самолетов - 9 сбито". Англичане в ответ на эту фальшивку передали опровержение: "В ночь с 7 на 8 августа ни один самолет с нашей метрополии не поднимался вследствие крайне неблагоприятных метеоусловий".
К сожалению, в первом полете не все экипажи дошли до Берлина. Над немецкой землей так же, как и у нас, по ночам поднимали баллоны воздушного заграждения на высоту пять с половиной километров. Некоторые летчики, не сумев набрать высоту больше 5500 метров, бомбили запасные цели - Мемель, Данциг, Кенигсберг, Штеттин. Так, Афанасий Иванович Фокин не долетел до Берлина и сбросил бомбы на Штеттин. Тяжело было видеть слезы огорчения на лице этого большого, сильного человека.
* * *
9 августа - новый налет на фашистскую столицу. Он был значительно труднее первого. Хотя погода улучшилась, но зато мы летели в сплошных вспышках снарядов зенитной артиллерии. Между Штеттином и Берлином огонь с земли внезапно прекратился, и в ночном небе появились истребители противника. Два немецких самолета с яркими фарами пролетели почти над нами. У Рудакова чесались руки открыть огонь - цель очень уж заманчива и так близка. Но рисковано было обнаружить себя. Вскоре чуть ниже нас пролетел еще один фашистский истребитель. А через десять минут наш самолет вновь окунулся в море зенитного огня. К нам давно уже пристроился какой-то самолет и упорно следовал рядом. Невозможно выяснить, кто "сопровождает" нас: на этой трассе строжайше запрещено выходить в эфир. Наш штурман сообщает: "Через пять минуть цель".
Вздрогнул самолет. Хохлов сбросил бомбы. Летевший рядом самолет исчез. Там, на земле, мы вскоре увидели четыре взрыва, один из них вызвал зарево пожара. В воздухе участились вспышки зенитных снарядов... Внимательно наблюдаю за удаляющимся Берлином. Вижу еще две вспышки - это взрывались бомбы, сброшенные другими экипажами.
В эту ночь на гитлеровское логово было сброшено 7200 килограммов бомб.
Тяжелый полет... Два часа в гуще зенитного огня...
Под утро приземлились на аэродроме. После доклада командующему с наслаждением легли на землю, покрытую густой душистой травой.
Чуть позже, в автобусе по дороге домой, выяснилось, что рядом с нами до самого Берлина летел тот, кто накануне, не стыдясь, плакал от досады за свою неудачу - капитан А. И. Фокин. Приземлившись, он расцеловал техника, готовившего самолет. Теперь Афанасий Иванович и его штурман Евгений Шевченко, как и остальные члены экипажа, улыбались и чувствовали себя счастливыми: их бомбы легли на Берлин.
После сообщения нашей прессы о повторных налетах английское радио еще раз сообщило: "Берлин бомбила советская авиация". Комментаторы явно перестарались, сообщив, что аэродромы русских где-то на востоке, сделав недвусмысленный намек на Эстонию...