Там, где была тишина
Шрифт:
На дворе пылает солнце, стоит жара. Больного трясет час или два. Озноб прекращается. Покрытый липким холодным потом, человек вылазит из-под одеял и жадно пьет воду. Он идет пошатываясь. Болезнь покидает его, чтобы на следующий день, точно в эти же часы, снова сломить и бросить в постель.
В бараке с каждым днем становилось все больше и больше больных. Они, кутаясь в одеяла, стонали на нарах, бледные и истощенные, и никто ничем не мог им помочь.
Правда, с малярийной станции привезли хину. Ее глотали с водой и без воды, просто завернув
Когда кто-то из приезжих врачей сказал, что от малярии можно спастись, переменив климат, многие рабочие начали покидать стройку.
На дороге болели уже все. Только Маруся держалась дольше всех и даже распевала специальную «малярийную» частушку:
— Я девчоночка Мария, Родом я крестьянская, Что мне ваша малярия, — Среднеазиатская!Держался и Макаров. Но вот пришел и его черед.
С трудом дошел он до конторы и, как подкошенный, свалился на постель. Сразу же его начало трясти.
— Виталий Александрович, — щелкая зубами, попросил он Буженинова, — набросьте на меня пальто, ради бога, чертовски х-холодно.
Буженинов торопливо накрыл его своим одеялом, пальто и еще чем-то («Комплектом старых газет», — шутил потом Макаров), но его продолжало трясти.
— Вот это хвороба проклятая, — жаловался он, выбивая зубами барабанную дробь, — и откуда она взялась на мою голову!
— Это все местные комары, — сокрушенно разъяснял Буженинов, протирая очки, — анофелесы, которые во множестве развиваются в орошаемых местах. В теле комара некий паразит — плазмодий, собственно, и вызывающий это заболевание.
Но Макаров уже не слышал его, температура у него подскочила до 41 градуса, он бредил.
…Тяжело на стройке. Всех косит болезнь. Мало продуктов, питание очень плохое, главное, почти совсем нет жиров.
Каждый день жена десятника Назарова — Агафья Силовна варит какую-то затирку из муки.
Макарова уже предупредили, что мука должна расходоваться только на выпечку хлеба. Устанавливали процент припека, твердую норму расхода и предупреждали, что за перерасход будут судить.
Хлебная проблема уже вставала над страной, и с людьми, нарушающими строгие правила расходования хлеба, поступали сурово и жестко.
Макаров все это знал и тем не менее разрешал употреблять муку на приготовление знаменитой затирухи или баланды, как ее называли рабочие.
И даже сейчас, в забытьи, он бредил всем этим наболевшим — хлебом, мукой, крупой, макаронами, бараниной, всем тем, что необходимо для жизни и чего тогда было так мало.
— Коля, — приказывал он, — завтра же поезжай на рынок в Керки и купи мешок муки. Понятно? Что? Нет денег? Деньги получим в банке. Я поеду сам. Банк не даст, я знаю. Они пришлют комиссию. Где же эта комиссия? Черт бы их побрал! Так же нельзя! Нельзя! Кто все время
— Что вы, что вы, Виктор Александрович, — склонялся над ним Буженинов, не зная, бредит ли еще Макаров или уже пришел в себя. — Какая там смерть! Завтра вы будете на ногах.
— Что вы мне даете, Буженинов? — кричит Макаров, стуча зубами. — Это же липа. Ха-ха-ха! Там выемка, а у вас показана насыпь. Кто это нахомутал? И вы, голубчики, хороши, ошибка на целых шестьдесят сантиметров. Конечно! Проверьте отметку репера. Я что говорил?
— Бредит, — смущенно объясняет Буженинов только что вошедшим Наталье и Николаю. — Проклятая болезнь!
…Время идет. Макаров медленно раскрывает глаза. Тело его в мокрой, липкой испарине.
В конторе пусто. Над столом склонился кто-то. Какая-то девушка.
— Нина! — чуть слышно зовет Макаров. — Пить!
— Я не Нина, — сухо откликается Наталья. Она подходит к его постели. — Вот прими хину.
Она подает ему порошок и стакан воды запить. Макаров благодарно смотрит на нее.
— Спасибо, Наталка. Это правда, то, что ты говорила насчет завала?
— Правда, — так же сухо откликается Наталья.
— И здорово завалило?
— Не очень. Во всяком случае не так, как было. Как ты себя чувствуешь?
— Ничего. Маленько голова кружится. А что такое?
Наталья заботливо поправляет на нем одеяло.
— Там к тебе приехали двое из Чаршангу, из банка. Может, им сказать, чтобы они приехали в другой раз; ты ведь болен?
— Нет, нет, — заволновался Макаров, — ни в коем случае. Это очень важно. Банк ведь прекратил финансирование. Они начнут давать деньги только после заключения комиссии.
— И ты думаешь, что они начнут давать?
Макаров приподымается на постели.
— Что ты хочешь сказать?
Наталья присаживается на край койки.
— Слушай, Витя, они приехали проверить камень, который ты заготовил для дороги.
— Какой камень? — ужасается Макаров. — Нам никакого камня не нужно.
— Витя, — спокойно разъясняет Наталья, — для того, чтобы получить в банке деньги за проделанную работу, ты подал акт на заготовку камня. Ты забыл? А камня-то ведь нет. Это ведь липа, обман.
— Какой обман? — начинает сердиться Макаров. — Я же деньги не в карман себе положил?
— Вот ты поговоришь с ними…
— И поговорю, — вскакивает Макаров. — Прости Наталья, мне нужно одеться.
…Возле приезжих вьюном вьется кладовщик «его величества». Он чует чутьем, что начальству грозит какая-то неприятность. Комиссию надо «ублаготворить». Он уже где-то достал бутылку водки и кусок хорошей брынзы, — предлагает перекусить.
Один из членов комиссии — высокий и рыжий товарищ с портфелем — как будто согласен начать работу с этой процедуры. Но второй — маленький, смуглый, с живыми, горячими глазами — категорически против.