Там, где была тишина
Шрифт:
— Пятнадцать, — неохотно ответил Макаров.
— Голубей гонял, небось?
— Были и голуби…
— Ну вот. А мы тогда только-только к большим начинаниям приступили. Турксиб начали, Днепровскую электростанцию. Ну, вот враги на нас и обозлились. Ты ведь помнишь, наверное? Тут тебе и «Аркос», и Войков. И бомбы полетели в наш партийный клуб в Ленинграде. Вот оно, гляди. — Ткачев закатил рукав и показал розовый шрам, похожий на кленовый лист. — Осколок угодил. И троцкисты, в свою очередь, распалились. Программку ты их,
Макаров неопределенно хмыкнул.
— Программка подлейшая. Мол, все вы быдло и лапотники, Россию вам не поднять, а давайте обращайтесь за помощью к варягу-капиталисту, сдавайте иностранцам в концессию заводы и фабрики, и будет тогда полный порядок. Началась с ними драка. Повадились они к нам на Путиловский. А я там в партийном комитете был. И вот, как сейчас помню, перед праздником Октября один такой хлюст пришел прямо в цех и давай распинаться. «Выходите, мол, с нами на демонстрацию, голосуйте за нашу платформу» — и все в таком роде. А я знаешь, человек горячий. Слушал его, слушал, а потом подошел, взял за шиворот, да как поддал коленом! Сажени две он, наверное, пролетел. И встать потом не смог. На носилках унесли. — Ткачев даже покраснел, как бы переживая этот эпизод.
— А на второй день меня кто-то вечерком по башке огрел. Еле выжил. Вот какие дела были. И показалось мне, что этот твой счетоводишка на того оратора-стрекулиста похож. Очки, бороденка.
— Что вы, — усомнился Макаров, — он ведь совсем смирный человек. Впрочем, я поинтересуюсь.
— А я говорю это тебе к тому, — поднялся Ткачев, — чтобы напомнить, что вся эта гадость оседает здесь, вредит и пакостит изо всех сил. Многие из них собираются в этих местах переходить границу. В общем нужно быть на чеку. Запомни это, Макаров!..
Слушая Ткачева, Макаров незаметно пробежал глазами «Туркменскую искру», привезенную Ткачевым и лежавшую сейчас на столе вместо скатерти.
Вдруг он побледнел и, словно забыв обо всем, сдвинул с газеты стоявшие на ней тарелки, поднес к глазам. В газете, в конце номера мелким шрифтом было помещено объявление о гастролях в Ашхабаде московской певицы Юлии Тумановой.
— Что это ты? — недоуменно спрашивает Ткачев.
Макаров поднимает на него ошалелые, ничего не понимающие глаза.
— А? Нет, ничего. Пошли, — торопливо вскакивает он…
На дворе темно. Немного отойдя от конторы, Ткачев останавливается и доверчиво берет Макарова за руку.
— А Тоушан здесь остается, — словно жалуясь, произносит он. — Башлыком, председателем в колхозе будет. Вот какие дела, Виктор.
— Федор Николаевич, — перебивает его Макаров. — Разрешите мне с вами в Ашхабад поехать. Только на один день! Федор Николаевич!
Ткачев молчит. Ветер шумит в ветвях тутовника. Луна чуть выглядывает из-за набежавшей тучки, как шалунья-девочка из-за дерева.
— Федор Николаевич!
— Нет,
ОЛОВЯННЫЙ СОЛДАТИК
Раннее, раннее утро. Быстро гаснут, вернее, растворяются в бледной лазури неба уставшие мигать звезды.
Ослы громким криком возвещают начало нового дня.
Макаров торопливо пробирается по узкой тропке по направлению к станции. Серые дувалы, серый камыш. Медленно взлетающая серая пыль.
Макаров невольно вспоминает Украину, берега родной Ворсклы, огороды с красавцами-подсолнухами, полосатые арбузы и золотистые дыни с глубокими медовыми трещинами.
Он ясно видит тенистые балки, поросшие зеленым спорышом, над которыми возвышается царственный коровяк — ученые, кажется, так и зовут это величественное растение: «царственный скипетр».
Эх, до чего же хорошо на Украине.
Но мысли его возвращаются к Юлии. Всю ночь он думал только о ней, только о ней.
Он должен увидеть ее матово-бледное лицо с пунцовыми губами, услышать ее голос, прижать ее к своему сердцу. Разве может он усидеть здесь, когда она совсем недалеко от него — рукой подать!
Он вспоминает свой сон. Она приснилась ему среди гор. Ну вот, значит, сон был в руку.
Незаметно подходит он к станции. Скоро должен быть пассажирский. Невольно скрываясь от посторонних взоров, Макаров заходит в помещение. Там прохладно и пусто.
Нет, кто-то притаился на скамье в глубине зала ожидания. Постой, постой, это же боевые подружки Люся и Дуся.
— А вы здесь что делаете, девчата?
Они стоят перед ним, как школьницы.
— Куда это вы собрались?
— До дому! — смело и грубо отвечает Дуся. — Хватит, уже наработались!
— Ты что? — удивленно смотрит на нее Макаров. — Что случилось?
На широком лице Дуси смущение. Она теребит в руках небольшой узелок, что-то рассматривает на носках своих порыжевших мужских ботинок. Рубаха на ней тоже мужская, широкая. И даже кепка на голове.
Люся — другое дело. Стираная и штопаная блузочка аккуратно выглажена. На ногах — туфли, из-под манжета блузки выглядывает край беленького платочка.
— Страшно стало, вот и ушли, — вполголоса произносит Люся. — Ну вас к аллаху, с вашей дорогой!
— Вы же комсомолки! — возмущается Макаров. — Передовой отряд! И каких-то слухов испугались! Не хотите в горах работать, переходите сюда, в поселок. Кто же вас так напугал?
Подружки молчат.
— Ну как, вернетесь? — спрашивает Макаров.