Там, где фальшивые лица
Шрифт:
– Узнаю, узнаю старый добрый говор благовоспитанного Джеральда Рифа, – скривился одноглазый, присев на кровать рядом. – Ты уж извини, Рыжий Безумец, что тебя вчера так помяли – ребят тяжело было удерживать. – Судя по голосу, негодяй ни о чем и не думал жалеть. Теперь он не боялся называть бывшего капитана так, как того раньше кликали лишь за глаза, поминая его любовь поболтать с самим собой. – Но мы же с тобой не первый год бороздим океан, и оба знаем, где нож втыкать, а где золотишко грести…
– Спрыгни с реи, ублюдок…
– Ну-ну, полегче, Джеральд. А не то ведь и по-другому поговорить можно. – Черный Глаз многозначительно глянул на Бернарда Мора, а
– Что тебе нужно? – упавшим голосом проговорил Риф.
Как кормчий ни храбрился, а все же острие в брюхе не слишком-то улучшило бы его пищеварение. Жизнь – она такая прилипчивая штука, знаете ли, как жена, с которой прожил лет тридцать: добровольно и не расстанешься. Бородач это тут же почувствовал и, как ему показалось, сделал бывшему капитану крайне выгодное для того предложение:
– Мое слово такое. Ты помогаешь нам всем разбогатеть, а в благодарность мы с ребятами высаживаем тебя живым и здоровым на островах Кинжала и Кости. При должном везении сможешь даже начать все сначала. Ну, разве что в Сар-Итиад в ближайшие год-два, а то и все десять, тебе лучше не возвращаться. Что скажешь? По рукам?
Несмотря на всю безысходность ситуации, в которой он оказался, Риф едва сдержал себя, чтобы не расхохотаться одноглазому в лицо. Эх, Ронни, Ронни… Глупцом ты был, глупцом и помрешь. Мало взять власть, надо еще суметь ее удержать. А ты, как полный болван, наобещал, поди, команде золотые горы, а вот взять-то их негде. Как только ребята поймут, что ты их надул по собственной дурости, недолго тебе останется вытанцовывать на палубе…
– С чего ты взял, что здесь вообще есть клад, Верлен? – Джеральд наконец-то сумел приподняться и сесть на своей койке, пусть и скривившись при этом от боли, – продолжать разговор, глядя на собеседника снизу вверх, было слишком неудобно и унизительно. – Нет здесь никаких сокровищ, и не было никогда. Только статуи эти бансротовы, которые Арвест искал.
– Не нужно меня водить вокруг колодца, как барышню на прогулке, Риф, – раздраженно рыкнул бородач, в руке у него показался нож. – Мне, как ты понимаешь, обратного пути нет. И либо ты приведешь меня к золоту, либо мы оба останемся здесь, просекаешь? А вот это тебе, чтобы впредь помнил…
Рука с кинжалом взметнулась в резком замахе, острое лезвие тут же окрасилось кровью – кормчий охнул и схватился за разрезанную щеку. Порез вроде был неглубоким, но очень болезненным.
– Аааа! – в отчаянии вскричал Джеральд. – Убери нож, ублюдок! Почем мне вообще знать, что тут есть клад?!
– А ты покрепче, чем я думал, Риф, – раздраженно бросил Рон, убирая кинжал обратно за пояс. – Но я тебе помогу. Берни, подай-ка сюда карту.
Корсар взял со стола пергамент и передал новоиспеченному капитану. Тот не замедлил развернуть его у себя на коленях. Взору Рифа предстала та самая злосчастная схема южных проливов, которую он изучал перед бунтом.
– Вот здесь. – Грязный палец ткнул в обведенный чернилами старый форт южнее Тириахада. – Попробуй скажи, что не там…
«Porta-arum» – бесстрастно сообщала древняя надпись. «Дверь, Залитая Золотом» – значился ниже перевод, сделанный рукой самого кормчего. Вот она, злобно скалящаяся ухмылка ироничной судьбы. И дернул его Бансрот сделать эту пометку! Головы на стенах единодушно залились хохотом, но Рифу было совсем не смешно. Взывать к разуму бунтовщиков глупо – что толку, никто ж не поверит. Он с обреченным видом кивнул, склонившись над картой,
Палуба «Морского Змея». Западный океан, в восемнадцати морских милях от побережья Тириахада. Прошло три дня.
– Что он там делает? – в страхе спросил один из матросов другого. Даже в шепоте проскальзывала дрожь.
– Да не знаю я, – сквозь зубы ответил товарищ. – И это… лучше не гляди в ту сторону.
Оба корсара поспешно отвернулись от юта, где находилась дверь капитанской каюты, и начали еще усерднее мыть щетками палубу, обтирая колени и согнув спины, словно забитые рабы.
Туман, который с прибытием к чужому берегу окутал корабль, преследовал его и после отплытия. Все понимали, что так не должно быть, все видели это, но ничего не могли поделать. Ведь все происходящее – до боли ненормально, неправильно и противоречит всем законам: паруса рвутся от попутного ветра, а туман все никак не рассеется, не исчезнет. «На корабле демон», – так говорили одни. «Нас прокляли», – шептали другие. Были и третьи – те, кто считал, что одно отнюдь не противоречит другому. Но все, какого бы мнения ни придерживались, знали, кто именно всему виной.
Джеральд Риф, Рыжий Удалец, Рыжий Безумец, Поймавший-Удачу-В-Сеть – некогда его прозывали так. Сейчас у него самое расхожее имя было… Демон.
После его возвращения на корабль страх поселился на палубе и заполнил собой каждую треклятую щель. Липкие щупальца обреченности росли из трюмов, словно чудовищные растения, они выбирались наверх и душили всех, кто был на борту. Люди, сами того не зная, оказались в плавучей тюрьме, из которой не сбежать, поскольку за бортами отнюдь не море, а черная алчная бездна. Из-за тумана не было видно воды. Зато постоянно был слышен жуткий скрежет, будто корабль не плывет по волнам, а продирается через холмы наваленного железа, ржавого и сломанного. Ужасом пропитались снасти, а доски палуб, казалось, стали скользкими от слизи отчаяния и непонимания. Впередсмотрящие на «вороньем гнезде» не могли ничего различить вдали, и корабль куда-то летел на огромной скорости вслепую. Теперь «Змей» ничуть не походил на боевой «дракон», он скорее напоминал деревянную игрушку-кораблик на колесиках, которую волочет за собой по пыльной улице ободранный мальчишка.
Команда больше не нуждалась в приказах капитана. Все выполняли обязанности с неистовством и едва ли не фанатизмом, никто даже и не думал, чтобы вымолвить хотя бы слово против. Каждый, от Джека Пинка и до отравителя-кока господина Супинса, понимал, что им не остается ничего другого, кроме как довериться ветру и добровольно отдаться в неспокойные волны судьбы в надежде, что кораблю не придется заходить в свою Последнюю Гавань. Когда долго находишься в состоянии безысходности и ужаса, привыкаешь к нему, а от тебя самого не остается ничего, кроме тени того, кем ты был когда-то. Никто не молился – почему-то все знали: будет лишь хуже. Никто не пытался сбежать – один бедолага уже прыгнул за борт в надежде доплыть до берега. Хруст его словно перемалываемых в чудовищных жерновах костей до сих пор звучал в ушах. Полоса брызнувшей крови окрасила борт, как будто человека просто стиснули и раздавили, как переспевший фрукт.