Там, где горит земля
Шрифт:
Шприц и игла звякнули об лоток.
— Укол-то будете делать? — недоверчиво спросил солдат.
— Уже готово, — улыбнулся Юдин. — Сейчас и оперировать начнём.
На лице раненого отразилось облегчение, смешанное с безмерным удивлением, он недоверчиво посмотрел на профессора.
— При правильно проведенной спинномозговой анестезии полная потеря чувствительности наступает приблизительно через десять минут и длится до шести–семи часов, чего с избытком достаточно для всей обработки, — ободряюще заметил хирург.
Рассказав о необходимых мерах предосторожности против инфекции и осложнений, связанных с падением
— Вот тут не больно? А тут? А так? – его пальцы сновали по краям раны словно быстроногие пауки, с заметной силой сдавливая воспалённые края.
— Нет, не больно, — тихо отвечал солдатик, крутя головой.
— Не вертитесь, — с отеческой строгостью попросил медик. – Человеколечение не любит лишних движений.
Пациент замер, теперь в его взгляде отражалась отчаянная надежда и абсолютная вера в силу медицины. Поволоцкий стоял чуть в отдалении от основной группы медиков, со всем вниманием слушавших практическую лекцию профессора. Огромная операционная палатка, точнее, почти что брезентовый дворец, вместила и два десятка врачей, и весь необходимый демонстрационный скарб.
Тем временем раненого бедолагу быстро уложили на цугаппарате, похожем на старинную дыбу. Аккуратно растянули поврежденную ногу и сноровисто, в четыре руки, вымыли. Поволоцкий с трудом сдержал усмешку – вид «цуга» напомнил первое издание юдинских «Заметок по военно–полевой хирургии», там, по причине неведомой, на одной из иллюстраций на аппарате ожидала обработки женщина, с очень тщательно прорисованной грудью, крайне смущавшей студентов.
Профессор зазвенел никелированными инструментами.
— Обратите внимание, — Юдин поднял щипцами на всеобщее обозрение осклизлый вонючий тампон, извлечённый из раны. – Этот был, по–видимому, с хлорамином, но при таком грубом, непрофессиональном применении любые антисептики одинаково плохи. Ещё день–два, и этот целительный – при правильном использовании — антисептический материал стал бы причиной нагноения, угрожающего конечности, а может быть, и даже жизни раненого. Всегда будьте крайне осторожны с внедрением в раневой канал любых инородных предметов, какими бы полезными они не были. И не забывайте о правильном дренаже!
Тампон полетел в кювету. Профессор быстро обрабатывал рану, сопровождая каждое действие комментариями, при этом ухитряясь рассказывать, как сходные проблемы решаются у американцев.
— Надо отметить, прекрасные результаты дало последовательное промывание раны большим количеством мыльного раствора и подогретым физраствором.
Один из врачей, немолодой, чуть ли не единственный из всех присутствующих с военной выправкой, буркнул под нос что-то наподобие «американцы — не икона, молиться не надо», но был услышан.
— Развейте мысль, будьте любезны, — предложил Юдин, заканчивая манипуляции, но отозвался другой, совсем молоденький медик.
— А нас учили не промывать, — робко заметил он.
— Вас учили не заменять хирургическую обработку чашкой воды сомнительной чистоты, — поправил профессор. — После тщательной обработки промыть рану, потратив четыре–пять литров стерильного физраствора, если есть время, очень полезно. Вы удивитесь, увидев, сколько мелких кусочков тканей и свернувшейся крови удается таким путем удалить из вроде бы чистой раны. И пациенту ничего, кроме пользы.
— Все, обширную
Поволоцкий тихонько вышел из палатки на воздух. Вокруг уже зеленело – все-таки апрель. Аккуратные палатки, установленные по ранжиру, так же аккуратно сложенное снаряжение, которое ещё предстояло распределить между отделениями госпиталя.
Совсем как на довоенных лекциях, которые он каждый год читал в Подмосковье, в День Медика. Если, конечно, не находился «в командировке», штопая раненые телеса государевых людей в диких уголках мира. Тогда так же все было аккуратно, чисто, только вместо хмурых и сосредоточенных докторов светились интересом — лица взрослых и восторгом – детей. Граждане Империи любили свою медицину и смелых людей, которые посвящали себя так называемому «милосердию скальпеля». Так с лёгкой руки Склифосовского, ещё со времён Великой Войны называли работу полевых медикусов.
Традиция публичных лекций для гражданских закончилась два года назад, а кажется, что это было в прошлой жизни. Ещё в те времена не маячили на заднем плане зенитные автоматы и ракетные батареи, вооружённая охрана и техника, идущая к фронту.
— Добрый день.
— А?.. – в первое мгновение задумавшийся медик не понял, кто это к нему обратился. В последний год в армии появилось много женщин, но таких вот он ещё не видал. Брюнетка с длинными, до плеч волосами угольно–черного цвета, высокая, лишь немногим ниже самого Александра, который последний раз делал зарубку сильно выше отметки «180 см.». Одета в строгий костюм, такой же черный, как и пышная грива на голове. Впрочем, пиджак с высоким вырезом уже изрядно запылился и, судя по состоянию, познакомился с командой «Воздух!». Не салонная дива, любопытно… И покрой одежды очень строгий, близкий к военному, так обычно одевались представители производств, работавших на армию. Догадку подтверждал небольшой прозрачный чемоданчик – дань шпиономании, сквозь стенки которого виднелась толстая стопка бумаг с печатями.
— Вы не подскажете, где мне найти Александра Поволоцкого, хирурга–консультанта фронта? – спросила женщина. Она говорила быстро, но очень четко, как будто отбивала ритм на пишущей машинке.
— Слева! Слева!! – истошно вопил мехвод в ТПУ. – «Крестит», уже «крестит»!
— Вижу, — неожиданно ровно и негромко ответил командир, но его услышали, несмотря на оглушающий грохот. Наводчик не сказал ничего, он рвал из снарядного ящика новый матово посверкивающий цилиндр бронебойного. Стеллаж уже скалился пустыми ложементами и оставалось лишь удивляться, как «Медведю» удавалось так долго уходить от смерти.
Гедеон вжался в угол, вцепившись в поручень и сиденье с такой силой что, наверное, оторвать его можно было только вместе с металлом. Для радиста не существовало ничего, кроме кромешного ужаса за тонкой броней «Медведя», который тянул к юноше скользкие щупальца. В эти минуты его можно было пугать смерть–ротой, трибуналом или немедленным расстрелом – Гедеону было все равно, остались только всепоглощающий страх и понимание, что как только он отпустит поручень и хотя бы краем глаза посмотрит в триплекс – тут и настанет конец.