Там, где мы вместе

Молоков Влад

В моей практике был один курьезный случай, когда такой «авторитет» собрал вокруг себя группу малолеток и, увлекая их байками о «тюремном рае», втянул в совершение краж из дачных домиков. Они таскали ему ворованное, а он перепродавал, оставляя себе почти весь навар, как бы на «общак». А поддерживая ореол загадочности и таинственности, придумал ритуал «вхождения в воровскую элиту» через целование его в задницу. Пацаны, под впечатлением рассказов, подкрепленных кучей наколок на теле, легко в это поверили и регулярно прикладывались к не самой лучшей части «авторитетного» тела. Колония для несовершеннолетних, не смотря на все старания администрации, наверное, самая жесткая в плане взаимоотношений

и дурацких традиций. Если бы пацанята «заехали» туда с таким ритуалом в биографии, их бы ждал ад. Пришлось постараться, объясняя им необходимость держать это в тайне от малолетнего контингента колонии.

Услышано и увидено было достаточно, что бы сомнений в дезертирстве этих бывших красноармейцев не оставалось. О действиях мы договорились заранее, цели распределили, осталось дать преступникам последний шанс на добровольную сдачу. Прикрыв рот ладошкой, я постарался направить звук так, что бы казалось, что я нахожусь правее своего местоположения.

– Граждане дезертиры! Вы окружены сотрудниками особого отдела армии! – Прокричал я достаточно громко, что бы быть услышанным. – Немедленно лечь на землю лицом вниз…

Внутренне я настроился на диалог в стиле Глеба Жеглова, когда они брали банду «Черной кошки». Даже фразу приготовил типа: «С тобой свинья говорит командир Красной Армии». Но меня прервали выстрелами. Причем стрелять стал тот, кто разговаривал «визгливо-гнусавым» голосом, чего я меньше всего ожидал, так как оружия у него до этого не видел. Выхватив откуда-то револьвер, и удерживая его, как обычно это делают «цветные» в американских фильмах, он начал палить, яростно нажимая на курок, из-за чего ствол дергался как сумасшедший. О прицельной стрельбе тут не стоило и думать, а вот нарваться на шальную пулю можно было вполне. Поэтому разгуляться я ему не позволил, прицельно выстрелив одиночным в ногу. Раздавшаяся рядом очередь перечеркнула вскочившего на ноги автоматчика, не давая ему возможности, навести оружие в нашу сторону. Остальные замерли на месте не понимая что происходит, но после того как заорал, схватившись за ногу раненый и скрючившись упал застреленный Тытарем, они дружно повалились на землю, не помышляя о сопротивлении.

– Лежать суки, не двигаться! Работает ОМОН, – заорал я, и уже не маскируясь, продрался сквозь кустарник на открытое пространство, направив ствол автомата на дезертиров. Господи, что я несу, какой ОМОН, нет такой структуры, и долго еще не будет. Сейчас ОсНаз рулит. – Руки на затылок. Замерли на месте.

Тытарь выбрался из кустов с меньшим эффектом и куда тише. Он как тень скользнул в сторону, что бы не перекрывать друг другу сектора обстрела и занял позицию для стрельбы с колена, контролируя подходы. Я сначала осмотрел автоматчика, и только убедившись, что он мертв, пошел к лежащим на земле людям. Раненый продолжал орать, пытаясь остановить руками кровотечение. На первый взгляд пуля прошла через мягкие ткани, лишь слегка зацепив ногу, но кровила изрядно. Подобрал с земли револьвер армейского образца с оставшимися тремя патронами в барабане, бегло его осмотрел. Оружие ухожено и принадлежать «визгливому» ни как не могло, даже если бы он его где-то подобрал. Весь внешний вид горе вояки свидетельствовал о том, что такой и за неделю довел бы наган до непотребного состояния. Что бы он раньше времени не истек кровью, я кинул ему индивидуальный пакет и знаком показал, что он может им воспользоваться.

– Товарищ командир, – раздался голос от ручья, – разрешите обратиться. Я не с ними.

Я посмотрел на бойца, даже лежа на берегу, продолжавшего держать в руках мокрое белье. Затем сделал знак рукой, что бы он встал и подошел к нам.

– Кто такой и почему оказался в такой компании? – Задал интересующий меня вопрос.

– Красноармеец

Щукин. Послан командиром второго батальона капитаном Ермаковым как делегат связи. В двух километрах отсюда был остановлен красноармейцами третьей роты нашего батальона и под предлогом помощи раненному политруку, заманен в лес, побит и обезоружен. – Довольно толково доложил боец.

– Эти, – я указал на лежащих у меня под ногами.

– Да, они, – и видимо опасаясь, что я не поверю или не поинтересуюсь подробностями, торопливо продолжил, указывая на «гнусавого». – Это Игнатьев и Петров, которого вы застрелили, придумали к немцам уйти и мужиков подбили. А что бы им поверили, хотели политрука отдать. Я сам их разговор слышал, когда они ругались из-за того, что Игнатьев на шелковое белье позарился и добил раненого. Он сказал, что немцам и командирской книжки хватит, а на шелке вошь не держится и он давно такое хотел.

– Вот же твари, – подал голос Тытарь, – ну теперь им точно по трибуналу расстрел будет.

После его слов, от лежащих на земле послышался скулеж. Кто-то оплакивал свою загубленную жизнь, но мне их было, ни капельки не жаль. Сейчас они покорны и безопасны, но при других обстоятельствах могли нам запросто в спину выстрелить, просто так, из одного желания порыться в наших вещах.

– Все здесь, или кто-то в сторону не отошел? – Пока меня интересовали не детали, а исключение возможности удара нам в тыл от какого-нибудь недобитка.

– Да, все здесь. – Сказал Щукин, и продолжил, – политрука жалко, он у нас в институте профоргом был. С талонами на дополнительное питание тем, у кого родни не было, всегда помогал. Да и вообще хороший человек. А еще он Игнатьева поддерживал, смотрел, что бы не обижали.

– А, за что его обижать было, – поинтересовался я, пододвигая ногой последнему фляжку, до которой он безуспешно пытался дотянуться. Ногу он себе перевязал прямо поверх штанов и, как обычно при кровопотере, его мучила жажда.

– Мы все одним пополнением прибыли, – продолжил рассказ красноармеец, – вместе и на сборном пункте две недели провели. Вот все это время Игнатьев и рассказывал нам, какой он герой и как оккупантов будет через коленку перегибать. А во время первой же бомбежки обделался жидким, в прямом смысле. К нему сразу прозвище «Дристун» и приклеилось. Политрук за него заступался. Говорил, что с каждым такое могло случиться и по одному поступку судить о человеке не стоит: «Покажет еще себя красноармеец Игнатьев на поле брани. Покроет свое имя не увядающей славой». А оно вот как вышло. Убил человека за шелковое белье.

В это время «Дристун», уж очень подходило ему это прозвище, пьяно рыгнул и уставился на нас осоловевшими глазами. Это, что же, получается, я ему фляжку спирта подсунул, что ли? Пусть она и неполная была, но видимо ему хватило, что бы заглушить боль и забыть о чувстве самосохранения, так как его просто понесло словесным поносом.

– Да, че мне Ваш политрук, да я мента нашего участкового дома завалил, потому как задрал он меня своими придирками. А сам-то. Тоже мне праведник нашелся, мутил что-то с директором магазина, вечно таскал от него какие-то свертки. Ненавижу всех! А еще он племяша моего на зону определил ни за хрен собачий. А тот отличный парень был, помогал мне всегда. Ну да, пил так, а кто не пьет, раз жизнь такая собачья. Ну, жену иногда гонял – имеет полное право, за дело же, не просто так. Наверняка она с этим же участковым шуры-муры и крутила. Нет в жизни справедливости, вообще нет, пока ее родную в свои руки не возьмешь. Вот я и отомстил. Как повестку в военкомат получил, подловил его вечером и из дробовика дедовского голову то снес. Да и политрук все нудил: «Ты еще покажешь, как воевать нужно». А не нужна мне была его жалость!