Там, где нет тебя
Шрифт:
****
Знаю, сердце разорваться может любя,
Это как с душой расстаться — жить без тебя…
Ты боль моя, любовь моя,
Я все тебе отдам любовь моя, всю себя.
Океаны расплескаться могут любя,
Это как с душой расстаться — жить без тебя
Ты боль моя, любовь моя,
И над тобою стану солнцем я, для тебя!
Вольский смотрел на хрупкую, сжавшуюся, как пружина фигурку любимой, понимая, что все пошло не так. Под эту песню невозможно было танцевать, более того — её нельзя было Ане даже слушать.
Тяжело сглотнув, Влад проследил взглядом за едва заметным движением Аниной руки.
Тонкая кисть сжимается в кулак, но лишь на мгновение, а затем безвольно распластывается на поверхности стола, словно на это движение ушли все её силы. Губы изгибаются в легкой улыбке, лицо спокойно и безмятежно. Со стороны кажется, что женщина внимательно слушает музыку, получая от этого эстетическое удовольствие. её улыбка может обмануть весь мир, но только не его. Он читает её, как раскрытую книгу, замечая малейшие изменения в мимике её лица, улавливая каждый её слабый жест.
Брови еле заметно дрогнули, дыхание участилось, тонкая жилка забилась на гибкой шее. По горлу пробежала волна судороги. Лицо Ани улыбается, а сердце плачет, и она стойко, смиренно, безропотно, выносит эту пытку, не жалуясь и не обременяя своей болью окружающих. Владу вдруг отчаянно захотелось разгромить все в этом зале, вырвать провода из системы акустики, наступить песне на горло, заткнуть её, чтобы эти звуки не мучили такую дорогую его сердцу женщину. Вольский с силой сдавил вилку, и она согнулась в его ладони пополам.
Аня внезапно поднялась с места, что-то сказала сидящим за столом с ней гостям и с тихой улыбкой на устах покинула зал. Влад бессильно сжал руки в кулаки, стараясь унять сбившееся дыхание. Он понимал, что ей нужно побыть одной, успокоиться, но сердце не хотело соглашаться, сердце не могло оставаться равнодушным, наблюдая за Аниными душевными муками. Сердце болезненно и мучительно хотело биться в унисон рядом с ней.
С трудом выждав пять минут, он встал из-за стола и пошел за ней следом.
Она.
Аня пересекла длинный коридор, а затем, открыв стеклянные двери, ведущие на балкон, вышла на улицу. Холодный вечерний воздух зябко лег на голые плечи, и Аня судорожно глотнула ртом кислород, широко раскрыв слезящиеся глаза.
Именно за это она не любила такие мероприятия — за страх почувствовать себя абсолютно беспомощной и уязвимой на виду у всех. Никто не должен был видеть её слезы и её боль. Это было слишком личное и сокровенное, чтобы выносить на публику.
— Почему такая красивая женщина грустит в гордом одиночестве? — красноватый всполох выброшенной сигареты на миг осветил полумрак, и Аня с досадой поняла, что находится на террасе не одна. — Предлагаю объединить наши усилия и грустить вместе, — незнакомец сделал шаг навстречу Ане, выпустив изо рта струю сигаретного дыма.
— Простите, но я хотела бы побыть одна, — мягко осадила его Аня начиная злиться.
— Почему? — не понял тонкого намека мужчина. — Я — один, вы — одна. Одиночество вдвоем так символично, вам не кажется?
— Кажется,
…Только его здесь не хватало. Она просто хотела побыть одна. Подальше от посторонних глаз. Какого дьявола им всем от нее надо?
— Простите, я не знал, что дама с вами, — заискивающий голос незнакомца показался ей неестественно любезным. Все же одна только внешность Вольского всегда внушала людям уважение и страх.
Послышались удаляющиеся шаги, и Аня поежилась от пронизывающего порыва ветра, ударившего ей в лицо. Она ждала, что Влад попытается заговорить с ней, но он почему-т молчал, стоял неподалеку, не делая попыток приблизиться.
…Что ему нужно?
На плечи вдруг опустилось что-то теплое, и, резко крутанувшись, Аня уткнулась носом в мощную мужскую грудь.
— Холодно, — даже не спрашивая, а утверждая, произнес Влад, плотнее укутывая её в свой пиджак. — Не стой здесь долго. Замерзнешь.
Аня подняла на него ошеломленный взгляд, пытаясь разглядеть в сумерках выражение его лица, но он, засунув руки в карманы, вдруг медленно повернулся, и пошел к выходу.
Этот странный мужчина словно читал её мысли, спокойно наблюдая за ней с расстояния вытянутой руки, оказываясь рядом в самый нужный момент, тонко, ненавязчиво предлагая свою помощь, подставляя плечо, ничего не прося взамен. Она смотрела в его широкую, удаляющуюся спину, понимая, что привыкает незримому присутствию этого человека, что падает еще одна стена, выстроенная ею. Он ломал их легко, как спички, проникая в самые запретные уголки её разбитого сердца. И он был первым мужчиной за долгие годы, помощь которого она принимала, позволяя себе забыться и не думать, что она сильная и не нуждается ни в чьей жалости.
Пиджак Влада доходил ей до коленок, и он все еще хранил тепло его тела. Аня вдруг уткнулась носом в воротник, и вдохнула исходящий от него запах, кутаясь в него, как в старинную пуховую шаль. Терпко-горький, будоражащий до слабости в ногах, сногсшибательный… Такой же как и его хозяин.
…Нельзя. Нельзя позволять себе думать об этом. Нельзя расслабляться и чувствовать. Иначе все испорчу. И все…Нет ни дружбы, ни этой легкости в общении, и нет ощущения надежного плеча и опоры.
Глубоко вдохнув, Аня выпрямилась и, развернувшись пошла к выходу. Надо было убираться отсюда и чем раньше, тем лучше. Домой. Спать и все забыть.
Если хочешь рассмешить бога — расскажи ему о своих планах — это первое, что пришло Анне на ум, когда выйдя в коридор, она обнаружила застывшую спину Вольского, белым пятном маячившую у дверей, ведущих в зал.
Услышав её шаги, он медленно развернулся, сканируя её лицо пристальным тревожным взглядом своих серых глаз.
— Держи. Я забрал твою сумочку и награду, — Вольский протянул ей статуэтку и клатч, а затем, бесцеремонно схватив за руку, произнес:- Пойдем отсюда.
— Куда? — растерялась от его напора Аня. И как ему удается регулярно дезориентировать её одним словом и жестом?