Там, где обитает любовь
Шрифт:
– Ладико прав, – вопили.
Но покамись Цванциг изо всех сил бился, чтоб их утихомирить, урок закончился. Новый материал так и не разобрали. На следующем уроке опять тот же текст – цванциг циммер – двадцать комнат. Опять на заголовке застряли. Чноке и Чичи повздорили. Спор из-за пустячного начался. Потом разохотились. Пустячное в непустячное переросло. В споре постепенно и другие ввязались. Поднялся всеобщий гвалт. Класс на две половинки разделился. Не
– Цванциг циммер, цванциг циммер, двадцать комнат.
– Цванциг, цванциг, – кого-то возмутило, – уши уже не свои, сам он Цванциг.
Это имя прилепилось и так и осталось за ним. Уже и учителя к нему так обращались – господин Цванциг.
– А раньше господин Марленом называли, – Толстуха сказала. Толстуха же всегда все знала. С первого дня в школе работала, в хозяйственной части.
А наш немец, чтобы нас чему-то научить, сил не жалел. Что только для этого не предпринял. С другого фланга зашел. Из кармана провод перестал вытаскивать.
– Кажись уже и с собой не носит, – говорили. Но непривычного не приучай, привыкшего не отучай. Опять – таки на его карман косились.
А мне иностранный язык все же понадобился. Уже потом, после окончания школы, пожалел свои незнания. Выбрал себе институт заочного обучения. Курс пятилетний. Обучение по переписке. Но вначале надо было приемный экзамен сдать, тоже по переписке. А это без сучка без задоринки – не волновало. Написать экзаменационное задание Мерико вызвалась. Кто-кто, а она экзамен запросто могла сдать – в этом институте уже на третьем курсе училась. И ответ не запоздал. Радовался, успевал наверстать упущенное. С гулькин нос – единицу выставили. Не двойку, а единицу. Сомнения отпали, в этом заведении учили, как надо. И все же им благодарен – своевременно дали знать об этом, не через пять лет. Но могли и балл прибавить. И то лучше, чем кол. Престиж фирмы как никак, вступительный то их же студентка сдавала. Не знали, упустил из виду вовремя сообщить. Остался без знания языка. Вот тебе бабушка и юрьев день.
Но труд учителя не пропадает понапрасно, нигде и никогда. Труд господина Марлена тоже не пропал зря. Более того, и благодарность заслужил. Спустя какое-то время, экзамен по иностранному языку все же удалось сдать – было бы желание. Члены комиссии были удивлены.
– Да ты просто отлично подготовлен. Видно, в школе учитель был хороший. От нас персональную благодарность передай, – сказали.
– Объязательно передам, –
– Господин Марлен, ни с того, ни с его, вдруг со смеха покатился, – Толстуха сказала. А Толстуха всегда все знала. Работу в школе пока что продолжала.
Уважаемой Ноне провода и похожие не требовались. И без них обходилась. Более современные методы применяла. Рисунок видел, павлины в Райском саду. Изящные и безобидные, видеть их одно удовольствие. Только не надо злить, могут голос подать. Тогда, не мешкая, беги куда подальше. При виде Ноны тот рисунок вспоминал. Красивейшая госпожа, приветливая. На лице написано – светлая душа. И голос приятный, мелодичный. В класс входит – сердце радуется. Только невоспитанность не надо было проявлять. Такие с отпечаткой пяти пальцев ходили. Все пальцы со вкусом были выведены, недостатков не найти. Ее рук работа, но ведь у хорошенькой мадам и ручки такие же. А они и были хорошенькими – лапы солдатские, не ручки. Кааак врежет, из глаз искры посыплются. Если поблизости бумажное что-нибудь – книга или тетрадь, срочно убирай. Пожар может случиться. А если кто-то надеялся, что только этим обойдется, то очень даже ошибался.
– Кретин ты – и это никогда не забудет сказать. И за неопровержимыми доказательствами не постоит, тут же все в лицо тебе кинет. Ничего себе не оставит, ни грамма. Не так как в магазине. Даже если полностью заполнишь книгу жалоб, продавец все равно на сто грамм обвешает. Его, родимого, тоже понять можно было. Из тех ста граммов двадцать были его законными. Отдай другому свое законное – увидим, как понравится.
Нона от современности не отставала, но до уважаемого Робинзона не дотягивала. Тот еще круче ухватился за цивилизацию. Не Крузо, другой Робинзон. Этот учителем рисования был. Рисовать не учил.
– Способностей в живописи нет, все равно ничему не научитесь, – говорил. Про художников рассказывал. Каждый раз про других, не о тех, о которых на предыдущем уроке. Исключение Ботичели составлял. Ни на одном уроке не пропускал. О ком бы не рассказал, знали, как ни крути, в конце к Ботичели возвратится.
– Сандро Ботичели настоящим художником был, – говорил. – Когда в мастерской кто-то в работе помешал, в бешенстве за ним погнался. Тот со всех ног. Знал, поймает – пиши пропало. Я тоже настоящий художник, мешать и мне не советую.
Конец ознакомительного фрагмента.