Там, где плачет перелётная грусть
Шрифт:
Пугливый ветерок изредка беззвучно трогал дремлющую листву и хвою, после чего тайга вдруг неохотно оживала, затевала неспешное движение. Осторожно вздыхала, едва приметно покачивая длинными ветками деревьев, и воздух начинал колыхаться весь, немного оттесняя приятной речной свежестью духоту по сторонам.
Вкрадчивое журчание быстрой воды рядом незаметно убаюкивало.
Саша, подсунув под голову кофту, лёг на спину и, раскинув руки, замер так и
Неожиданно он уловил для себя какой-то новый, далёкий и протяжный звук, который странным образом не укладывался во всё это безмятежное журчание, звонкие птичьи пересвисты среди кустов, в глубине наполненного стрекотанием луга на противоположном берегу, тихие ласковые заигрывания ветерка с отзывчивой листвой под негромкий шелест и поскрипывание могучих деревьев, окружавшие его.
Саша открыл глаза, вглядываясь в небо и пока совсем не понимая, что бы это могло быть?
Звук этот совершенно точно не являлся частью чего-то, что было здесь, рядом с ним. Он раздавался откуда-то с высоты, то теряясь вовсе, то плавно возникая вновь, будто бы где-то в непостижимой дали тихо и протяжно грустила одинокая флейта. Словно бы кто-то издалека слал на землю обрывки неведомой печали, не переставая настойчиво повторять так раз за разом.
Вдруг, присмотревшись, в вышине над собой, под самыми облаками, Саша заметил стаю больших птиц. Это их крик привлёк его внимание.
Перелётный журавлиный клин величаво плыл над землёй. С каждым взмахом птицы оставляли родные края всё дальше и дальше. Навсегда ли? Куда держали они свой долгий путь, исчезая в голубой дали? Кому посвящали свои пронзительные слёзы? Может, клялись в верности и преданности этой бесконечно любимой земле, куда, ещё не улетев, они хотели вернуться вновь? Быть может, об этом сейчас была их тоскливая прощальная песня?
Саша, сложив от солнца ладони вокруг глаз, ещё долго смотрел вслед удаляющемуся каравану. Беспричинная грусть отчего-то залегла в его душе…
Белые птицы постепенно растворились в вышине окончательно.
Саша вздохнул, отвернулся. Он привалился на бок, подперев голову рукой. Задумчиво глядел на величественную реку.
А она спокойно катила свои воды мимо человека…
Он даже не мог догадываться, что она тоже умеет наблюдать.
Вот только люди очень давно перестали интересовать её. Больше того, она сторонилась их. Она была так стара, что помнила самых первых из них. Свирепых и глупых, трусливых и подлых, злых и безжалостных. Всяких. Она меряла
Всё равно река знала, что с тех самых далёких и древних пор у этих странных созданий мало что изменилось. Люди, как и прежде, любили убивать и разрушать. А теперь они радовались, что достигли совершенства в этом умении. Почти что ни в ком из них не было доброты, свойственной огромным медведям, ума, которым обладали мудрые волки, пользы, которую могли приносить деревья. И поэтому она уже не удивлялась этим существам. Устала. Лишь остерегалась их враждебности и непредсказуемости.
Но этот человек, лежащий на берегу, казался другим. Конечно, ей не было до него совершенно никакого дела. Но ей нравилось, что он говорил и что делал. О чём думал. Из-за этого она сейчас попросила лес не шуметь, чтобы дать ему немного отдохнуть.
Вдруг она задумала удивить его.
За всю свою жизнь она делала это лишь несколько раз. Но только тогда, когда хотела этого сама. Никто не мог попросить её об этом. Ни морщинистый древний шаман, ночами поющий и танцующий с бубном из шкуры оленя в отблесках огромных костров, размахивая костлявыми руками над окровавленным жертвенным местом. Ни великий хан в золотых одеждах, ведущий несметные полчища всадников туда, где садилось солнце, остановивший как-то на крутом берегу своего коня, облачённого в доспехи из теснённой кожи. Это были её владения, только её мир, закрученный в нескончаемую череду бесконечности.
Уже бесчисленное количество раз на её памяти жаркие, как сегодня, дни сменяла осенняя мокрая грусть. Тогда река слышала в холодной ночной темноте, как деревья гнулись, стонали и скрипели от разгулявшегося северного ветра. Охапками летели на неё мёртвые сухие разноцветные листья. По утрам замершая нахохлившаяся тайга и согнувшиеся травы серебрились, покрывшись белёсой изморозью. Потом в стальной глади отражались низкие, хмурые облака, из которых порой вместо капель летели мелкие снежинки, беззвучно опускаясь на воду. И всегда позже, как бы ни противилась свободолюбивая стихия, постепенно наступал долгий и трескучий белый плен.
Конец ознакомительного фрагмента.